Перед постаментом пестрел ковёр из свечей – тонких белых, массивных ароматизированных, с узорами и простых церковных. Их огоньки дрожали на морозном ветру, отражаясь в блестящем бронзовом силуэте. Между свечами лежали фотографии Пасифики: на одной она смеялась, прислонившись к мольберту; на другой стояла в галерее, скромно улыбаясь. Кое-где виднелись плюшевые игрушки, мягкие зайцы и медведи, некоторые уже припорошенные снегом, но оставленные здесь с той же любовью. Кто-то принёс её любимые кисти, связанные атласной лентой, а рядом аккуратно лежал альбом, страницы которого порывисто переворачивал ветер.

На табличке под статуей было выбито:

Пасифика Шерон.

04.06.2002 – 24.09.2022.

Навсегда в наших сердцах.

Линда почувствовала, как в груди сжалось что-то тяжёлое, глухое.

– Я скучаю… – прошептала она, чувствуя, как глаза защипало от слёз.

– Я тоже, – рядом встала Лайза. На этот раз её голос был мягче, почти виноватым. – Прости нас… что не смогли уберечь тебя.

Мгновение они стояли в молчании, слушая, как ветер шуршит страницами альбома, будто невидимые пальцы Пасифики снова перечитывают свои наброски.

Колокол кампуса громко возвестил о начале нового семестра. Их мир продолжал двигаться вперёд. Но Пасифика осталась здесь, застывшая в бронзе, в мерцании свечей и в их памяти.

Глава 5

Небольшая комната общежития на четвёртом этаже уже казалась неуютной и пустой, словно её стены пропитались шёпотом сплетен и недосказанных обвинений. Вирджиния Флойд осторожно застегивала серебряные пряжки своей кожаной сумки, бросая взгляд на аккуратно сложенную кровать соседки. Бывшей соседки. Та сбежала сразу после ареста Джини, не выдержав соседства с девушкой, чьё лицо ещё недавно красовалось на первых полосах газет с заголовками «Обвиняемая в убийствах двух студенток».

Джини только усмехнулась, представляя, как та судорожно метала вещи в чемодан, словно каждая секунда промедления грозила ей чем-то страшным. Теперь эта комната принадлежала только ей.

Обстановка здесь не располагала к уюту. Высокие готические окна, за которыми завывал зимний ветер, отбрасывали на пол узорчатые тени. Потолок был украшен лепниной, в темных углах дремали старинные книжные шкафы, а массивная кровать с высоким резным изголовьем напоминала нечто среднее между роскошной постелью наследницы викторианской эпохи и склепом. Тёмное дерево, винтажные канделябры и тяжёлые бархатные шторы цвета красного вина создавали эффект уюта, но только если не вспоминать, что все здесь – временные жильцы, словно гости в старом особняке с дурной историей.

Подойдя к зеркалу, Вирджиния снова поправила воротник своей белоснежной шелковой блузки. Её пальцы привычно и уверенно откинули назад идеально уложенные блестящие кудри. Всё было на своём месте. Никто не должен видеть панику. Никто не должен знать, что каждое её движение – это выверенный акт.

– Если меня и будут ненавидеть, пусть хотя бы за идеальный стиль, – усмехнулась она своему отражению, ловко проводя по губам бледно-розовой помадой от Chanel.

В последний момент она накинула белоснежную меховую шубу, ощущая, как её плечи словно покрываются доспехами.

Захлопнув дверь, она услышала, как гулкий звук разносится по коридору, срываясь на приглушенное эхо. Коридоры общежития были, как вымершие. Никаких шагов, никакого гомона студентов, обсуждающих прошлые вечеринки, – только её собственные каблуки, звонко отбивающие ритм по старому паркету.

Добравшись до лифта, Джини нервно нажимала на кнопку вызова. Механизм с лязгом заскрежетал где-то сверху, отчего она невольно зажмурилась, будто боясь, что и лифт теперь откажется работать для неё. Ожидание казалось вечностью, и она начала перешагивать с ноги на ногу, ощущая, как холод коридора пробирается под тонкие колготки.