– Надо мне! Какая тебе разница? Поглубже надо. Гроб спускать будут не на полотенцах, а канатиками. Я приготовил. Что нужно – есть: гроб, костюм. А ямы нет. Сделай. Десять тысяч заплачу.

Я категорически отказался и ушёл, спотыкаясь. Поблагодарил, конечно, за вино, перевёл тему и, когда ощутил силу, ретировался.

В этот вечер мне вспоминалось детство. Ещё вчера оно находилось в полном моём распоряжении, а теперь отправляло приветы только в таком вот состоянии. Пахло травой и абрикосами. Наконец-то стало прохладно. До темноты я сидел на лестнице во дворе и слушал сверчков. Гадал, зачем старику яма. Отец в ночную сторожил гаражи на соседней улице. Я рано лёг спать в тот вечер.

С тех пор Дед Сашка стал меня подкарауливать со своей просьбой. И чем дальше, тем настойчивее.

– Бездельничаешь? Гоняешь воздух вонючий по посёлку? Ну-ну. Заработать не хочешь. Деньги не нужны. Хорошие деньги. Работы на день-два. Делов-то.

– А Игорь что?

– Работа. Работает, а денег нет. Копни ты ямку. Вон спина у тебя, как у слона.

Где-то через пять дней Дед Сашка слёг, и теперь я не мог ему отказать. Слабыми пальцами он держал мою руку и требовал своё.

Сдаваться всё же я просто не стал:

– Вырою, если скажешь, зачем так глубоко!

Дня через два он признался, что в детстве, после войны как раз, они (пацаны местные) нашли череп в просевшей от времени неглубокой могиле. Никакого трепета перед смертью поколение тех детей не испытывало. Кто-то засунул в челюсть окурок, кто-то помидоры в глазницы. Пацаны долго веселились. А потом один парень пнул череп, как мяч, за ограду кладбища. Себе старик и через триста лет не желал такой участи. Хотел лежать глубоко. Глубже всех в посёлке. Видимо, это гордыня или что-то вроде этого.

Ухаживать за Дедом Сашкой стала женщина из соцзащиты. Приходила три раза в день. Иногда ему становилось совсем плохо, а иногда ничего. Казалось, его мощный организм переварит болячку и будет он хилый, но живой.

День на третий после того, как Дед Сашка слёг, на границе между огородом и кладбищем я начал размечать могилку. Старик больше не мог ходить в туалет самостоятельно, и это окончательно убедило меня.

Стояла сухая погода, поэтому работалось легко. Сначала, где-то на два штыка, мешала щебёнка, а потом пошел в меру влажный чернозём.

Десять тысяч я планировал потратить на классический костюм к выпускному. Его потом можно и на работу носить.

В первый день мне не удалось сильно продвинуться в своей работе, потому что отец пригласил Толика. Пришлось приглядывать за ними, а заодно кулинарить и вяло спорить о политике. Вернее, не спорить, а поддакивать.

На второй день отец лежал под одеялом, трясся и смотрел телевизор, а я работал сосредоточенно и быстро. Уже после первого перекура ко мне подошёл Борисович – глава нашего сельского поселения. Пыльные туфли, брюки, слишком уж укороченные, и до того синтетическая футболка (до треска), что казалось, один взмах руки и от случайной искры мы оба вспыхнем. (Где эта синтетика продаётся?) А ещё Борисович сделался сед. Я помню его молодым шатеном. Он нас с его сыном (мой одноклассник) кормил хлебом с маслом и травил байки про армию. Ещё как-то вечером он подвозил меня на мотоцикле домой. Я шёл из соседнего села со своего первого свидания. «Садись, подвезу, а то обочины не видно – собьют». С фонарями у нас исторически напряжёнка.

Как прежде, Борисович источал энергию и потрескивал от напряжения, как его футболка. Озабоченный сразу несколькими делами, он суетно зашагал вокруг ямы. Первым делом он осмотрел меня, а потом стал выяснять, что я тут рою, зачем, как давно и когда намерен закончить. Мои попытки отшутиться провалились.