Я рассказывал, а Мишка тихо-тихо отрабатывал упражнение на гитаре. Дорогого стоит, когда ради твоего рассказа музыкант играет беззвучно.

Год назад в Платоновке я хоронил Деда Сашку – про это история. Мишка, дослушав её, объявил:

– Это же рассказ! Придумывать ничего не нужно. Просто запиши и готово.

Мишка чуткий. Я всегда его слушаюсь.

Год назад (стоял сухой август) здесь, в городе, где мы жили тогда с матерью, я почему-то заскучал. Мы сюда сбежали от отца, оставив его на службе у рок-н-ролла в родной Платоновке. Батя тяжело переживал расставание. Звал меня в гости, практически требовал. Надеялся, видимо, оправдаться, вернуть утраченные очки. У него большое чувствительное сердце. Стучит прямо за кожей. У меня такое же, только в пуху.

Уложив небольшую сумку, я поехал. Такси, потом час на автовокзале, потом автобус, в котором некуда деть коленки, и вот – родная одноэтажная Платоновка. У остановки доска объявлений и на ней дрожат свежие листики. Живая доска объявлений! «Продаю ЖОМ» и так далее.

Батю я застал в пограничном состоянии. У него гостевал друг детства – Толик (скоро пятьдесят, а он Толик). Они одновременно слушали Kiss и пытались по очереди играть на гитаре Led Zeppelin. У отца получалось ровнее.

Он сильно постарел: борода совсем поседела, сам он как бы высох и привык гнуться при ходьбе; бурые руки за спиной.

Моему приезду он обрадовался. Угостил жареной картошкой с солёными огурцами и напоил чаем. Толик сразу деликатно откланялся, хотя они ещё долго и весело обсуждали что-то, размахивая сигаретами у калитки. Помешал я мужикам отлично вечер провести.

Пару дней я провёл со старыми приятелями. Мы пили пиво на стадионе, вспоминали былое и вообще притворялись прежними. Бесполезно, кстати говоря.

Пейзаж посёлка волновал меня. Я гулял по знакомым дорожкам и будто видел себя впервые со стороны. Вон я иду вдоль железной дороги, повесив голову и размахивая руками. Потею.

Вечерами я пытался писать стихи, но утопал в ненужных деталях, крал чужие заготовки. Так не годилось. Поэтический голос отчего-то охрип. От пива и свежего воздуха, видимо.

И вот время замедлилось. Наступила тоска. Отец героически ограничивал алкогольную дозу. Рылся в огороде или мастерил (мечта!) летний душ. Я помогал, но душ – сооружение простое. Да и командой мы быть разучились. Чаще я просто сидел рядом и импровизировал на гитаре. Я совершенно бесталанный музыкант.

Через четыре дома, у самого края улицы Лесной жил Дед Сашка – Игорев отец. Молодым я его не помню – вечный старик. Но суровый, прямой, сильный, едкий.

Его молодая жена (мама Игоря) отличалась, говорят, какой-то невероятной красотой. Я не застал, к сожалению.

Ещё говорят, что Дед Сашка хорошо зарабатывал на местном спецхозе и, как это называется, «тащил в дом». Не считаю это воровством. Воровство – когда сильный забирает у слабого последнее (или предпоследнее?), а государство в восьмидесятые годы не ослабело. Да и тащил он какие-нибудь мастерки, эмалированные вёдра, ящик гвоздей, какое-нибудь, может, нелепое корыто. Вот и вся его приватизация. С этим и доживает.

Деда Сашку я помню надёжным и конкретным. Человек-гвоздодёр. Одинокая старость его ничем не обременяла. Он ходил в магазин, варил себе супы, разделывал куриц. Иногда, нарядившись, отправлялся в центр и покупал там туфли, брюки, рубашку, кепку. Всё плотное, надёжное, невыносимо жаркое для лета. Автономный человек.

Меня он узнал, поприветствовал, обсмеял мою причёску и предложил вишнёвого компота.

Я отказался, но он стал уговаривать:

– Сам закрывал. Кисленький!

– Нет, не хочу. Я воды дома напился.