Уже стемнело, когда доковыляли до посёлка. У подъезда ближайшего дома Лёша попытался опустить свою ношу на лавку. Валя крепко вцепилась в него, повернулась в его руках и приникла – губами к губам… Её мокрое от слёз лицо горело жаром. Она тихонько стонала, и он не понимал, что с нею. И что с ним? Губами не решался ответить. Руки не мог отпустить. Вдруг она глубоко вздохнула, словно захватила запас воздуха и с силой впилась в его губы, теряя власть над собой. Она до боли целовала, от боли постанывала. И всю её колотило нервной дрожью так, что Лёша не на шутку испугался. Он осторожно опустил её на скамью, не отнимая губ. Опустился перед ней на колени. Авоськи душили шею. Но более того его душила Валя – объятьями. Конвульсии её тела потрясали силой страстности, точно в постели, точно в затянувшейся агонии любви… Лёша с ужасом подумал о том, что рано или поздно это закончится и – навсегда. И это её кратковременное эротическое сумасшествие нельзя будет испытать заново. Она одумается, застыдится, возможно, просто проклянёт его, очевидца… Шальная эта мысль побудила внезапно новый приступ страсти, теперь уже от него. Он оторвался от губ и зацеловал её мокрое лицо, удерживая в руках, словно букет роз. Она обвяла. Плакала, не освобождаясь из его рук, беззвучно и бессильно.
…В общежитии их потеряли. Но в поиски не пускались. Материли для профилактики. А когда объявились, никто не пытал что и как было. Вернулись и – спасибо. Валя прихрамывала ещё день. Мениск на коленке сдюжил, а потянутое сухожилие к её первой поездке на скважину заметно восстановилось. Между нею и Лёшей Бо никаких безумств более не происходило.
Глава четвертая. «Прощай, Харанор…»
«Он был влюблен два раза: один раз в СССР, другой раз в Люсю». Неизвестный умник
– Мой ход? Я ладью жертвую. Как говорится, за ладьёй не постоим… – Сашок Макаров исподлобья смотрел на Шкалика, не снимая пальцы с шахматной фигуры.
– Туру то бишь. – Шкалик ответил взглядом на взгляд.
– Нет, ладью. Меня так учили. Тура у турок, помнится… Не сделать ли короткую рокировку?
– Ходить будешь?
– Думаю.
Шахматный блиц затянулся. Митрич, Лёша Бо, быстро «сделанные» Шкаликом в своих партиях, стояли за спинами, ожидая развязки. Сашок проигрывал. Скрывая нервную дрожь, он не решался на жертву, но выхода из цейтнота не видел.
– А ты давно отца ищешь? Как потерялись? Мне кадровик все уши прожужжал, просил путём узнать. – Сашок всё-таки снял пальцы с ладьи и откинулся на спинку стула. Шкалик от неожиданного вопроса смутился. Геологи переглянулись.
Митрич почесал лысину. Преодолевая растерянность, Шкалик потянулся за фигурой, но ход не сделал и взял стакан с чаем. Отпил. Неопределённо повёл плечами.
– Ну, ищу… Кадровик причём? Предлагаю ничью.
– Согласен… – эхом откликнулся Сашок. Смешал фигуры на доске. И резко встал из-за стола.
Шкалик вышел следом.
– Э, коллега… А моя партия? – Оператор соскочил с кровати, недоумённо развёл руками и присел за стол.
Но Шкалик со стаканом в руке вышел в коридор. И не возвращался. За ним незаметно удалился Оператор – за компанию? Нехватка патрона в патронташе нарушает полноту композиции. Пустое место разит, как поражение. Митрич, поверженный Шкаликом, но выигравший у Лёши, выигравшему у Синицына, сел за партию с последним, нарушая уговор: играть на вылет. Игрок Макаров из состязания вышел, как тот патрон. Беззвучно, но с вонью. Почуял, что за своего не приняли. Или за рокировку? «Наверно, Лёша Бо проболтался про „Плиску“? Или, хуже того, наплёл про халяву. И всё неправильно понял, кол-лека… скудоумая. Важная миссия провалится в зародыше».