– О ком вы говорите, сеньор?

– Об американских аристократах, о королевских чиновниках. О всех тех, кто упрекал меня за то, что я направляю деньги на помощь голодающим, на улучшение условий жизни и гигиены в предместьях, чтобы побороть эпидемии. Мое решение направить на благотворительные цели существенную часть доходов от Королевской лотереи и штрафов пришлось им не по вкусу.

– Мне доподлинно известно, что люди вам благодарны и за оборудование уличного освещения, и за строительство Чапультепекского дворца[26].

– Об этом они молчат… Был подан протест в Верховный суд; там мою деятельность сочли не соответствующей чину правителя.

– Но ведь правитель должен заботиться о благе народа, разве не так?

– По идее, так… Дело в том, что они заявляют, будто моя популярность весьма подозрительна, обвиняют меня в интригах – якобы я пристраивал своих родственников и знакомых на хлебные места, – и в намерении захватить власть в вице-королевстве и отделиться от Испании. В Мадриде этому поверили, и меня считают теперь изменником родины.

Двор, еще несколько месяцев назад превозносивший его до небес, теперь порицал его столь сурово, что от Гальвеса осталась одна лишь печальная тень. Бальмису было ясно, что подавленность и ощущение несправедливости происходящего ускорили течение болезни. Вице-король никак не мог осознать, что его травят с подобной жестокостью и обвиняют в вероломстве лишь за то, что он стремился облегчить жизнь беднейшим слоям населения. Его, человека, который возглавил одно из самых героических деяний всей военной истории Испании – в одиночку вошел на своей бригантине в бухту Пенсаколы и одержал победу над англичанами, за что король даровал ему на герб девиз «Я сам». Он вел успешную политику и способствовал обретению независимости Соединенными Штатами; его имя носит город в Техасе и бухта в Мексиканском заливе. Он стоял по правую руку от Джорджа Вашингтона на первом параде в честь победы четвертого июля 1783 года. А сейчас героя лишили славы, так как сменились политические приоритеты. Король Испании уже не был расположен оказывать всемерную поддержку республиканцам Севера, ибо идеи независимости могли перекинуться и на испанскую Америку.

– Разве все эти шрамы, – промолвил Гальвес, – не являются доказательством моего патриотизма?

Бальмис бросил взгляд на рубец от раны на ноге, которую он сам же прижигал, и в памяти всплыли события битвы в Алжире. Его охватила еле сдерживаемая ярость. Такой правитель, как вице-король, с величайшим рвением откликавшийся на нужды народа, не заслуживал подобного унижения. Что-то явно неправильно устроено в империи, где облегчение страданий народа приравнивается к предательству. Для Бальмиса было очевидно, что вице-король угасает от нервного заболевания, вызванного унынием и упадком духа.

– Я скоро умру, – помолчав, произнес Гальвес.

Бальмис взглянул на него:

– Мы все когда-нибудь умрем. – А потом продолжил: – Возможно, не так быстро, как вы полагаете. Я сделаю вам кровопускание и пропишу лекарства на основе полыни, лаванды и цветков мака. Советую пить побольше виноградного сока, исключить мясо и соленья, не есть ничего возбуждающего. И прохладные ванны.

Это стало их последней встречей. Через несколько дней вице-король испустил последний вздох в той же самой спальне. Ему исполнилось сорок. Он был похоронен рядом со своим отцом в церкви Сан-Фернандо, в Мехико. Бальмис присутствовал на погребении. Именно там зародились слухи, что вице-короля отравили. Но врач знал, что Гальвес умер от горя, став жертвой зависти и страха, вызванных его собственной славой.