Динка молча, кивнула в ответ и медленно побрела по тропинке.

Лишь ближе к ночи Дина вырвалась из сонного плена и немного оживилась.

– Ну, слава богу! – с облегчением вздохнула Варвара Дмитриевна, глядя на снующую по двору внучку. – А то пришла – сама не своя! – я уж думала, что ты приболела, или поссорились!

– Нет, ба, все хорошо! – подбежала Динка к Варваре Дмитриевне и, ласково приобняв ее за плечи, со смешком добавила:

– Ты знаешь, я там, в роще, заснула и мне такой удивительный сон приснился! Только я после ужина расскажу, уж больно есть охота!

– А у меня тоже кое-что есть! – таинственно заявил Миха. – Между прочим, поинтереснее, чем твой, Динка, сон. По крайней мере, то, что я нашел – оно настоящее!

– Фи! Подумаешь! – вздернула носик Динка, делая вид, что ей совсем не интересно.

Варвара Дмитриевна посмеивалась, с любовью глядя на ребят, и думала:

– Ну, чисто дети малые!

ГЛАВА 2

1799 год

Усадьба купца Ельского

– Папенька! Прикажите Василию отменить свадьбу! – Аннушка, топая ногами, то плакала навзрыд, то ласково умоляла отца.

Тот в ответ сердито хмурил косматые брови и с досадой отмахивался:

– Ну тебя, дуреха! Не бывать тому, чтобы дочь купца Ельского путалась с челядью!

– А я все равно не дам ему на Настасье жениться! Изведу! – дурным голосом причитала Аннушка.

Такие сцены происходили теперь в усадьбе с завидным постоянством с того самого дня, как среди дворовых прошел слух о предстоящем венчании конюха Василия и поварихиной дочки Настасьи. О том, что Василий с Настасьей вскоре заживут одной семьей, не знали разве только в соседнем селе. И все бы хорошо, но придумалось вдруг своевольной избалованной купеческой дочке, что Василий не может, не должен жениться на Настасье. Не помогали ни уговоры маменьки, Ольги Архиповны, ни обещания и угрозы папеньки, Осипа Егорыча.

– Я тебе уже присмотрел жениха, – увещевал он дочь. – Знаешь, каков он? И богат, и щедр, и умен! А дворовых у него – раза, почитай, в два, а то и в три поболе, чем моих! Как за каменной стеной будешь – и сыта, и в достатке-роскоши!

– Не нужен мне твой жених! – дула губы Аннушка. – Прикажи Василию отменить венчание!

– Вот заладила: прикажи, да прикажи! – кричал в ответ Ельский, выходя из себя. – Как я прикажу, когда у Настасьи пузо уж на лоб лезет?! Не дело это – дите отца лишать!

Тут, конечно, купец кривил душой. Вовсе не за дите чужое он беспокоился, не за поварихину дочь, рискующую остаться без мужа, а за честь свою купеческую. Приказать он мог бы, и никто – ни конюх Василий, ни Настасья, ни ее отец, служащий писарем при местной церквушке – не посмели бы возразить или ослушаться. Ельский вовсе не был лют по отношению к своим людям, как некоторые, но и спуску не давал: за каждую провинность – тут же и наказание суровое. Потому и слушались его, старались не задевать, не сердить. В нынешней же ситуации послушание лишь вредило Ельскому. Где это видано, чтоб купеческая дочь за конюхом бегала?! Да весь свет на смех поднимет! Да ни в один дом приличный не позовут! Отвернутся, осудят, презирать станут – пиши пропало… И пока в людской только и разговоров было, что о предстоящей свадьбе, в купеческом доме играла буря. Аннушка металась по двору, как загнанный зверь, то и дело дергая бедную Настасью и задавая ей нелепые поручения.

– Настька! – кричала, высунувшись в окно Аннушка. – А ну, принеси-ка мне воды таз, да побольше!

Бедная Настасья, тяжело переваливаясь и краснея от натуги, тащила медный таз, наполненный теплой водой в покои хозяйки.

– Дура!!! – орала Аннушка, выбивая таз из рук Настасьи. – Мне нужна холодная вода! Что ты мне принесла?!