К Николаю Павловичу приводили подпоручиков Шторха и Жеребцова из Гренадерского полка, лейтенанта Бодиско из Гвардейского экипажа, капитана Якубовича, капитана Корни-лова. Последним зашел Булатов.

– Как, и ты здесь? – император удивленно посмотрел на полковника .

Перед ним стоял, плотно сжав губы, офицер, прошедший Отечественную войну и получивший за отвагу награды. Ему лично император Александр I, после сражения за Париж, вручил золотую шпагу с надписью «За храбрость».

– Вас это не должно удивлять, – ответил Александр Михайлович. – Вчера с лишком два часа стоял я с твердым намерением убить вас; но каждый раз, когда хватался за пистолет, сердце мне отказывало…

Долгим был разговор у него с поручиком Каховским.

Петр Каховский произвел на императора сильное впечатление. Николай Павлович позднее признавался в своих записках: «Каховский говорил смело, резко, положительно и совершенно откровенно. Причину заговора относил к нестерпимым притеснениям и неправосудию, старался причиной им представлять покойного императора. Смоленский помещик, он в особенности возмущался на меры, принятые там для устройства дороги по проселочному пути, по которому государь и императрица следовали в Таганрог, будто с неслыханными трудностями и разорением края исполненными. Но с тем вместе он был молодой человек, исполненный прямо любви к Отечеству, но в самом преступном направлении».

В сопроводительной записке для коменданта Петропавловской крепости император напишет: «Каховского содержать лучше обыкновенного содержания, давать ему чай и прочее, но с должной осторожностью».

Потом добавит: «Содержание Каховского я принимаю на себя».

Близкий к императору генерал-адъютант Бенкендорф поинтересуется:

– Ваше величество, почему такая забота о Каховском? Он ведь убил Милорадовича.

– Я знаю другого Каховского, которого не знаете вы, – ответил ему государь.

Бессонная ночь с 14-го на 15-е декабря 1825 года тянулась долго и трудно. Никогда еще в своей жизни Николай Павлович, разговаривая со столь разными людьми, по сути, преступниками, не заглядывал так глубоко в свою душу, не проверял себя на честность, на выдержку. Близился рассвет, вместе с ним в сознание Николая Павловича приходило новое понимание своих обязанностей, своей роли в укреплении законности и порядка в стране. Они складывались из разговоров с мятежниками, оказавшимися весьма не глупыми людьми.

Еще раньше, где-то ближе к полуночи, Николай Павлович в парадном мундире лейб-гвардии Преображенского полка вышел вновь в зал и в длинной очереди вдруг увидел молодого офицера. Подойдя ближе, он узнал внука великого полководца Суворова.

«Не может того быть!» – пронеслось у него в голове.

Юнкер лейб-гвардии Конного полка князь Суворов-Рымникский был взят под стражу по показанию одного из своих однополчан. Напуганный рассказами о жестоком императоре, который никого из восставших не щадит, не зная, как оправдаться, он безвольно ждал участи.

– И ты с ними? – спросил император.

– Я не виноват, государь! – воскликнул офицер, увидев неожиданно перед собой Николая Павловича.

У него появилась надежда. Он весь подался вперед, хотел поднять руку, чтобы осенить себя крестом, но веревки больно стянули запястья. Сделав еще одну безуспешную попытку, юноша сник.

По группе арестованных прокатился волной шум. Послышались недовольные восклицания, мол, все мы здесь невиновные. Юнкер поморщился, поднял глаза на государя и повторил:

– Я и правда не знаю, за что арестован.

– Даешь слово?

– Даю.

Шум стих. В зале повисла тишина. Десятки пар глаз обратились к императору. О Николае Павловиче ходили разные слухи. Кто-то отзывался о нем как о заботливом командире. Но большинство говорили, что, будучи командиром гвардейской бригады, а потом и 2-й гвардейской пехотной дивизии, проявил себя как неуравновешенный, вздорный начальник.