Однако, докладчик не торопился и читал в собственное удовольствие, двигая в такт плечами:

– Проникнемся же безграничным доверием, и пусть законодательный корпус припомнит при этом великом и важном случае о своем родственном с императором происхождении, которое дает ему, более чем всем другим учреждениям, почти семейное право присоединиться к радости государя. Как и сам монарх, дитя свободного желания народа, законодательный корпус в этот час становится голосом целой нации, долженствующим заявить августейшему новорожденному чувство неизменного уважения, непоколебимой преданности и безграничной любви, создающей из политических убеждений религию, обязанности которой благословляешь.

– Должно быть близко к концу, так как заговорил о почтении, религии и обязанностях, Шарбоннели рискнули шепотом передать свои впечатления, между тем как г-жа Коррёр заглушала носовым платком легкий кашель. Г-жа Бушар, в свою очередь, тихонько перешла в глубину трибуны государственного совета и села рядом с Жюлем д’Эскорайль.

Действительно, докладчик, быстро переменив интонацию голоса и переходя из торжественного в фамильярный тон, быстро пробормотал:

– Мы предлагаем вам, господа, прямо и просто принять законопроект в том виде, как он внесен государственным советом.

Пока он усаживался среди всеобщего гвалта на место, вся зала кричала:

– Очень хорошо! очень хорошо!

Послышались браво. Г. де-Комбело, не перестававший слушать с улыбающимся вниманием, крикнул даже: да здравствует император! но восклицание это затерялось в общем шуме. И полковнику Жобелэну сделали чуть не овацию за то, что он, стоя у края трибуны, где пребывал один, аплодировал своими сухощавыми руками, вопреки правилам. Весь восторг, каким были встречены первые фразы, проявился с повой силой. Барщина была отбыта. С одной скамьи на другую передавались любезности, между тем как толпа друзей бросалась к докладчику, чтобы энергически пожать ему обе руки.

Но, вот, среди гвалта начали выделяться крики:

– К прениям! К прениям!

Президент, стоя у бюро, как бы ждал их. Он позвонил и сказал зале, ставшей внезапно почтительной:

– Господа, большинство членов требует, чтобы немедленно было приступлено к прениям.

– Да! да! – подтвердила в голос вся палата.

Прений, однако, не воспоследовало. Немедленно приступили к голосованию. Обе статьи законопроекта, пущенные на голоса, были немедленно вотированы. Лишь только президент успевал докончить чтение статьи, все депутаты вставали как один человек, словно восторг подбрасывал их вверх. Кредит в четыреста тысяч франков был вотирован всеми двумястами тридцатью девятью голосами.

– Вот живо обработали, – наивно заметил Бежуэн и рассмеялся, вообразив, что сказал нечто весьма остроумное.

– Уже три часа, я удираю! – пробормотал Ла-Рукет, проходя мимо Кана.

Зала опустела. Депутаты потихоньку пробирались к дверям и исчезали словно сквозь стены. По очередному порядку началось обсуждение законопроектов местного интереса. Вскоре на скамьях оставались одни только усердные члены, у которых, случайно, не было никакого постороннего дела; кто из них снова задремал, а кто занялся болтовней, и заседание окончилось, как и началось, среди мирного равнодушия. Даже шум улегся мало-помалу, словно законодательный корпус задремал в уголку немого Парижа.

– Послушайте, Бежуэн, – сказал Кан, – постарайтесь выведать что-нибудь у Делестана. Он пришел с Ругоном и должен знать, как обстоит дело.

– Да! вы правы, это Делестан, – пробормотал Бежуэн, взглядывая на члена государственного совета, сидевшего по правую руку от Ругона, – Я их никогда не узнаю в их дурацких мундирах.