Новая пауза.

– Очень хорошо! Очень хорошо! – закричали те же голоса.

– Тонко сказано, – заметил Кан, – не правда ли, Бежуэн?

Бежуэн раскачивал головой, устремив глаза на люстру.

Он наслаждался.

На трибунах у Шарбоннелей слезы навернулись на глазах; г-жа Коррёр корчила внимательную физиономию приличной дамы; полковник одобрительно кивал головой, между тем как хорошенькая Бушар сидела почти на коленях у д’Эскорайля, а красавица Клоринда, с биноклем в руках, наблюдала за выражением лица у докладчика. Между тем у председательского бюро президент, секретари и самые пристава торжественно слушали, не позволяя себе ни одного жеста.

– Колыбель императорского принца, – продолжал докладчик, – является отныне гарантией за будущее, потому что, продолжая династию, которую мы все провозгласили, она обеспечивает Франции ее благосостояние, ее спокойствие и вместе с тем спокойствие целой Европы.

Слабые «тс» помешали восторгу излиться при этой трогательной колыбельной картине.

– В другую эпоху отпрыск той же знаменитой крови тоже как будто сулил Франции и Европе великие судьбы, но то время и нынешнее не имеют между собой ничего общего. Жир является результатом мудрого благословенного царствования, плодами которого мы наслаждаемся, подобно тому, как гений войны продиктовал эпическую поэму, воплотившуюся в первой империи. Приветствуемый при рождении пушками, которые от севера до юга возвещали об успехах нашего оружия, римский король не имел даже счастья служить своему отечеству; такова была тогда /воля Провидения!

– Что это он говорит? Он, кажется, заврался, – пробормотал скептик Ла-Рукет. – Все это место бестактно; он испортил свою речь.

В самом деле, депутаты начинали тревожиться. К чему это историческое воспоминание, охлаждавшее их усердие? Некоторые высморкались. Но докладчик, сознавая неодобрение, вызванное последней фразой, улыбнулся. Он повысил голос и, уверенный в успехе, продолжал свою антитезу, подчеркивая слова:

– Но, явившись на свет Божий теперь, в один из тех торжественных дней, когда рождение одного должно считаться спасением для всех, дитя Франции как бы дает и нам самим и будущим поколениям право жить и умереть у родного очага. Оно для нас залог божественного милосердия!

Заключение было очаровательно. Все депутаты поняли это, и шепот удовольствия пробежал по зале. Уверение в вечном мире было, в самом деле, очень приятно. Успокоенные члены законодательного корпуса снова приняли восторженные позы политических деятелей, присутствующих на литературной оргии. Они могли позволить себе небольшой отдых. Европа принадлежала их господину.

– Император, сделавшись властелином Европы, – продолжал с новым жаром докладчик, – готовился подписать великодушный мирный трактат, который, объединяя производительные силы наций, является столько же союзом народов, сколько и государей, когда Промысел Божий сподобил одновременно довести до апогея его счастье и славу. Естественно думать, что с этой минуты он уже предвидел ряд благополучных годов, глядя на колыбель, где покоится еще младенцем продолжатель его великой политики.

И эта картина очень мила. И в ней нет, конечно, ничего щекотливого: депутаты подтверждали это тихим качанием голов. Но доклад становился несколько длинен. Многие депутаты снова насупились, иные даже поглядывали искоса на трибуны, как практические люди, которым не совсем приятно показывать свою политику в дезабилье. Другие впали в задумчивость, размышляя о своих делах, и снова принялись барабанить пальцами по деревянным пюпитрам. В памяти их смутно проносились былые заседания, былая преданность, рукоплескавшая младенцам былых властителей, покоившимся в колыбели. Ла-Рукет часто оборачивался, чтобы поглядеть на часы; когда стрелка показала без четверти три, у него вырвался жест отчаяния: он опоздал на свидание. Кан и Бежуэн, сидя рядом, не шевелились; руки их были скрещены, а глаза мигали. Тем временем, в дипломатической ложе, красавица Клоринда, не выпуская бинокля из рук, рассматривала Ругона, сохранявшего величественную позу дремлющего быка.