Илларион садится рядом, перехватывает мои запястья, отводит руки в стороны, заглядывает в лицо.

– Затем, – говорит строго, – что обязательства нужно выполнять. Раз ввязалась в фестиваль – будь добра выйти и сыграть…

Высвобождаю свои руки, подношу к его лицу дрожащие ладони:

– Как? – едва хриплю. Голос весь растрачен на крики и отчаяние. – Меня всю трясёт! Что это будет за игра?

– Нормальная будет игра, – уверенно произносит мужчина, будто речь идёт о нём – не обо мне. – На радость слушателям. Виртуозная.

Усмехаюсь ранено и жалко.

– Не выйдет… – мотаю головой, – я не смогу.

– Сможешь! – резко отвечает он. – Сейчас мы тебя переключим.

Притягивает к себе, вновь перехватывая запястье, когда я вскидываю руку в попытке то ли оттолкнуть, то ли удержать, наклоняется и касается моих губ – жарко, жадно, словно только и мечтал об этом. Невольно открываю рот, чтобы возмутиться, но мне не позволяют этого сделать – его язык врывается завоевателем, вовлекает мой в дикий танец страсти. Движения жёсткие, ритмичные, почти злые… Свободной рукой я хватаюсь за лацканы мужского пиджака, пытаясь удержаться в этой реальности… потому что… этот сумасшедший поцелуй – мой первый в жизни. И я так мечтала, чтобы он случился именно с этим мужчиной, что сейчас схожу с ума от эйфории и счастья…

С трудом оторвавшись от меня, Илларион, тяжело дыша, упирается лбом в мой лоб.

– Охренительно! – выдаёт он. Странно, но эта грубость окрыляет меня пуще, чем тысяча комплиментов. – Ты ещё слаще, чем я думал. Представляю, какая ты там… – ладонь ложится мне на колено и бесцеремонно ползёт вверх, задирает подол моего нарядного платья, которое сейчас измято и испорчено… Но мне плевать сейчас на всё, потому что там, куда пробирается его рука, уже жарко и мокро, и ждёт, изнывая…

Когда он касается меня через тонкую ткань трусиков, с губ невольно слетает стон…

– Ах…

– Лар, – шепчет он мне на ухо, – хочу услышать, как ты стонешь моё имя, когда кончаешь…

Его пальцы творят беспредел там внизу. Он обнимает меня и кусает, посасывает мочку уха, я бьюсь, трепещу в его объятиях, мне не хватает воздуха, не хватает твёрдой почвы, осознанности… Кажется, отпусти он – и рухну в бездну…

– Только вместе, – будто считывает мои мысли этот демон-искуситель, покрывая горячими поцелуями мою шею и плечи, сжимая грудь через платье и лифчик… – Хочешь?

– Вместе… – повторяю, едва понимая, о чём идёт речь…

– Да, – подтверждает он, – в четыре руки. Помнишь? Как на твой день рождения. Сыграешь со мной?

Останавливает поцелуи и ласки, подхватывает моё лицо за подбородок, ловит затуманенный взор…

– Вы… – мужские брови недовольно сходятся к переносице, и я тут же поправляюсь: – ты… Лар… ты хочешь сыграть со мной?

– А ты со мной? – смотрит пристально, ждёт ответа. Нереальные фиалковые глаза похожи на омуты.

– Хочу, – отвечаю сразу на всё, потому что хочу всё. С ним. Дойти до края и пасть за него.

– Тогда идём, – встаёт, протягивает мне руку, и я, ничуть не сомневаясь, вкладываю в неё свою.

Так мы и идём коридорами, мимо каких-то людей, из-за кулисы – на сцену, где в свете прожекторов дремлет ещё никем не потревоженный белый рояль…

9. – 7 –

Чувство зала.

Оно особенное. Ты не видишь лиц, не видишь даже силуэтов. Зал – это тёмное пятно. Но оно – тысячеоко. Ты чувствуешь взгляды кожей, ощущаешь, словно касания… Напряжённые, ждущие, требовательные… Сотни пар глаз, которые устремлены на тебя из темноты. Если думать о них – можно сойти с ума. Поэтому, когда садишься к инструменту, закрываешь глаза. Так легче сосредоточится, не отвлекаться ни на что, погрузится в музыку до предела. Как при поцелуе. За тем же. Теперь я это знаю…