– Это фестиваль памяти Модеста Юрьевича, – поясняет директор, напоминая мне о моё строгом педагоге, который гонял нещадно и говорил, что не готова играть в четыре руки, – любой из его учеников может принять участие…

– А Людмила Семёнова будет? – зачем-то ляпаю я.

Директор и зам синхронно вздыхают, красноречиво отвечая на вопрос. А в меня будто вселяется бес. Он нашёптывает: вот твой шанс взять реванш вообще за всё. Потому что вряд ли её отец, как прежде, орёт на жюри… Несолидно. А значит…

Сердце колотится так, что я едва слышу свой голос, когда отвечаю:

– Согласна, – отрезая себе путь к отступлению.

8. – 6 –

За суетой, в которую окунаюсь в последующие дни, забываю о маме. Отвлекаюсь от боли. Хочу верить, что Татьяна права и только обстоятельства вынуждают маму не набрать меня, зная, что я в городе, у её родной сестры. Господи, да простого сообщения было бы достаточно! Сообщения, из которого бы следовало, что я всё ещё её дочь. Что тогда она отказалась от меня, потому что так было нужно…

Не выпускаю из рук телефон, а когда слышу звонок или звук SMS, кидаюсь коршуном на аппарат, каждый раз надеясь…

Даже сплю, засунув гаджет под подушку…

Мама… Мамочка… Ну почему так? За что ты наказываешь меня? Мне сейчас так нужна твоя поддержка.

Вон вчера ездила поступать в консерваторию. Рекомендация из школы искусств, конечно, сыграла роль, но и на прослушивании я не облажалась. Члены приёмной комиссии даже аплодировали мне. Я поступила! Сбылась мечта!

Вышла в коридор и начала привычно искать глазами в толпе маму… Там многие были с родителями. Их пришли поддержать. А меня – никто.

Когда сказала тёть Свете, она скупо похвалила меня:

– Молодец! Мы всегда в тебя верили!

И всё. Ни эмоцией больше. Я – не Лера.

Набрала Татьяну. Вот кто радовался и пищал и прыгал. И даже я смогла улыбнуться вместе с ней.

Подготовка к фестивалю занимает значительную часть моего времени. Тамара Михайловна лично берётся подобрать мне репертуар. А я – помогаю со сценарием. В городе, где осталась Татьяна, я активно сотрудничала с тамошним отделом молодёжной политики, готовила и проводила мероприятия, писала сценарии. Особенно мне нравилось создавать литературно-музыкальные композиции, переплетая поэзию, прозу и мелодии… Вот и сейчас я с удовольствием занимаюсь тем, что люблю… В честь Модеста Юрьевича, который не верил в меня.

Бегу из библиотеки с кипой книг: сборники поэзии, очерки о жизни музыкантов и композиторов, профессиональная литература – всё пойдёт в ход, мысленно уже сочиняю текст будущего фестивального вечера и со всего маху врезаюсь в высоченного мужчину. Как в каменную стену, ей богу. Фолианты летят на пол, и я сама едва ли не следую за ними. Меня ловят и произносят над ухом бархатным голосом:

– Осторожно…

Вскидываю глаза и тону в фиалково-синем взгляде. Сейчас чуть насмешливом.

– И куда вы так торопитесь, Феодосия Павловна? – интересуется поймавший меня мужчина, возвращая в вертикальное положение. – Насколько мне известно, вы давным-давно уже не являетесь ученицей этого заведения, – он обводит рукой помещение, в котором мы находимся.

– А можно мне встречный вопрос? – несмотря на вертикаль, мужские ладони с моей спины не исчезают и жгут через ткань блузки.

Илларион усмехается:

– Попробуйте…

Пробовать сложно, когда меня ведёт от запаха его одеколона, от ощущения силы, – такой рациональной, заботливой, – которой он сейчас будто делится со мной. Не подчиняет, нет. Приглашает принять…

И я наглею и дурею от красоты его нереальных глаз.

– Что вы здесь делаете? – выпаливаю.

– Преследую вас, – отвечает Илларион с коварной улыбкой, наклоняется к уху, щекочет дыханием: – Заметили, я всегда появляюсь в нужное время в нужном месте…