Я проснулась от ощущения тревоги. Не сразу поняла, где нахожусь. Рядом негромко посапывала Оксана. Мы легли спать в их двухместной «семейной» палатке. В мою одноместную положили тело Кузовлева. «Труп должен где-то храниться, пока его не заберут криминалисты. Нельзя под открытым небом оставлять», – пояснил Ляшенко.

Я даже обрадовалась, что проведу ночь вместе с Оксаной. Вдвоем оно спокойнее и надежнее. Не скажу, что я сильно напугалась, но как-то все выглядело странно и подозрительно. Сначала гибель Михаила Степановича, затем эти вдруг пропавшие аккумуляторы…

В палатке ощущался слабый, но устойчивый запах спиртного. Оксана с Гогой устроили вечером что-то вроде поминок. Правда, их никто не поддержал. Лишь Нугзар чуть пригубил. Я тоже отказалась. Я вообще пить не умею, меня сразу развозит. А потом голова болит. Зато Оксана изрядно поддала, гораздо больше Гоги. А потом начала плакать – впервые с момента смерти мужа. Но лучше бы она скорбела про себя. Пьяная плачущая женщина – зрелище не из приятных. Впрочем, пьяный плачущий мужик – еще хуже.

Затем заморосил дождь, и все разбрелись по палаткам. Я боялась, что мне долго придется выслушивать жалобы Оксаны, изображать фальшивое сочувствие. Но, к моей радости, она быстро успокоилась и заснула. Судя по всему – крепко. Зато я нервничала и переживала за двоих. Черт меня понес в этот дурацкий турпоход…

Я полежала несколько минут, вслушиваясь в ночные звуки. Вроде бы ничего особенного, но тревога не проходила. И сна – ни в одном глазу. Я осторожно выбралась из спального мешка и, присев на колени, тихонько приспустила замок-молнию у входа в палатку. Будить Оксану не хотелось – пусть выспится нормально.

Слегка отодвинула полог – в лицо дохнуло сыроватой ночной прохладой. Было очень темно – еще с вечера небо начало затягивать тучами. В итоге все ограничилось дождем, но настоящая гроза, возможно, еще только собиралась.

Глаза немного привыкли, и я разглядела смутные силуэты палаток Гоги и Нугзара на противоположной стороне террасы. Снизу от реки доносился монотонный шум воды. Вдруг в разрыв между облаками проглянула луна, осветив пространство бледным рассеянным светом, и я заметила человеческую фигуру. Она возникла внезапно, словно выросла из-под земли, на краю площадки. Человек стоял неподвижно и, похоже, прислушивался. Одет он был в куртку с капюшоном, низко надвинутым на лоб.

Человек слегка повернул голову, и я отпрянула вглубь палатки. Мне померещилось, что тип в капюшоне посмотрел прямо на меня. Я не успела его опознать, и это меня сильно напугало. Хотя, почему я должна его бояться? Может, у кого из наших живот прихватило, вот и выбрался бедолага из палатки посреди ночи. Однако эти разумные соображения пришли мне в голову чуть позже. А в тот момент я буквально оцепенела от ужаса. Говорю же – трусиха. И вдобавок ко всему я услышала шаги.

Сначала зашуршала галька, потом что-то хрустнуло… Шаги приблизились и замерли около нашей палатки. Мне показалось, что я слышу тяжелое дыхание. Наверное, если бы этот тип заглянул в палатку и вытащил меня наружу, я бы и не пикнула. Но неизвестный, постояв какое-то время на месте, сделал несколько шагов в правую от меня сторону. Там находилась моя бывшая палатка, где лежало тело Кузовлева. А еще дальше стояла палатка Петра.

Поняв, что прямая угроза миновала, я слегка перевела дух и сосредоточилась, стараясь классифицировать ночные шорохи. Но отличила только шум реки – почетное прозвание Чингачгук Большое Ухо мне явно не светило. Человек или совсем ушел, или остановился где-то неподалеку. Несмотря на страх, меня непреодолимо тянуло подсмотреть, что там происходит. Не в силах бороться с искушением, я слегка оттянула полог рукой и прильнула одним глазом к образовавшейся щели.