– Папа.

Меня молча усадили в машину. Я едва разлепила глаза – утреннее солнце, оказывается, было ярким. Я будто вырвалась из ада. Голова просто раскалывалась. Я поняла, что убежала совсем недалеко от гостиницы. Всего метров пятьсот.

Отец стоял рядом с девушкой в фиолетовом комбинезоне. Я плохо понимала, что происходит. Слабыми руками опустила автомобильное стекло, чтобы немного слышать.

Стальной голос отца звучал без эмоций:

– Спасибо, что сообщила о местоположении дочери. Это за молчание. Бери.

Я задохнулась: папа протянул Лизе стопку зеленых купюр.

– Что вы, Эмин Булатович, я от чистого сердца!

– В Америке пригодится. Бери, Елизавета.

Лиза взяла деньги и, оглядываясь по сторонам, положила в карман.

– Я буду молчать. У меня на то свои причины. – Лиза метнула взгляд в мою сторону, но тонировка оградила меня от ее победного прищура.

– Тем не менее. Если информация о побеге моей дочери просочится в прессу, я сделаю так, что ты не сможешь вернуться в Америку. Я наслышан, там у тебя роскошная жизнь.

Лиза побледнела и кивнула. В ход пошли угрозы. Репутация дочери дорогого стоила, и без угроз папа не обошелся.

Я закрыла окно. Хлопнула дверь, папин внедорожник тронулся. Я устало откинулась на спинку кресла, чувствуя на себе пристальный недобрый взгляд.

От этого города у меня остались сладкие воспоминания и следы на запястьях.

Папа не должен узнать о нас с Эмилем. Никогда не должен.

Руки дрожали до сих пор. Хотя вокруг – лишь моя спальня и одиночество. И карандаш в руке. Я рисовала… Эмиля.

Это было глупо, ведь встреча с ним принесла столько боли и много вопросов. Его обвинения в сторону моего отца казались сумасшедшими… тогда. А теперь разум настойчиво требовал объяснений, да только пойти за ними не к кому.

Вчера папа вернул меня домой. Я заперлась в спальне, не желая никого видеть. Даже маму, хотя она умоляла поговорить с ней.

Несмотря на это, дома по-прежнему хорошо. Папа сам строил этот дом много лет назад, и у меня с детства была своя комната, девчачья. Свой аккуратный стол, компьютер, обклеенный фотографиями любимых актеров, своя гардеробная. Все розовое, с бантами… как у принцессы.

Но на фоне моей грядущей помолвки все это меркло.

– Эмиль… – проговорила вслух, пробуя его имя на вкус.

Шею обжигала пустота. Как только отец усадил меня в машину, я стащила подвеску с шеи и спрятала во внутренний карман штанов. Там никто бы не нашел, а дома я перепрятала подарок под комплекты нижнего белья.

Надо было выбросить! Я здесь, а Эмиль в прошлом. И рисунок этот дурацкий нечего рисовать.

Я схватила листок и смяла его. Как оказалось – вовремя. Дверь распахнулась. Я резко бросила комок бумаги в ящик стола, обернулась и… застыла. Слушала приближающиеся шаги и не могла вымолвить ни слова. Между Мурадом и мной не было серьезных родственных чувств, из всех братьев он больше всего напоминал отца.

Даже больше – превосходил его.

Прошлой осенью ему исполнилось восемнадцать, и он уехал из дома в отдельную квартиру. Отец его решение поддержал и даже помог. Мурад был младше меня всего на два года.

– Не слышала, как ты приехал. Здравствуй, – вежливо поздоровалась я, встретив его взгляд. – Родители еще не вернулись

– Где ты была? – Он проигнорировал мой вопрос и сел на край моей кровати.

Я опустила руку с карандашом. Продолжать рисовать, когда Мурад говорит, было чревато. Уже проходили.

– Папа тебе сказал. Наверняка.

Я прикусила язык. Мой ответ прозвучал слишком дерзко.

– Я хочу услышать от тебя. Где ты была?

– Послушай, Мурад… – Я встала из-за стола. – Ты не можешь говорить со мной в таком тоне. Я старше тебя.