Для того, чтобы прорицания были выражены в стихотворной форме, они перелагались в стихи состоящими для этой цели в служении при храме поэтами. Размер стихов и слог был эпический; в позднейшее время, однако, употреблялась и проза. Эти изречения давались в символической форме и отличались темнотою и загадочностью. Собрание изречений оракула – к таким сборникам часто обращались за советом – было уже у афинского тирана Писистрата.

Некоторые говорят, что из-за загадочности вещаний дельфийской жрицы Аполлон получил прозвище Локсий (вещающий иносказательно). Даже после толкования профетами изречений Пифии, оракулы часто бывали трудными для понимания. Эсхил поэтому говорит, что пифийские изречения, хоть и сказаны по-эллински, а понять все равно трудно. Иногда толкования подстраивались задним числом под уже происшедшие события. Не однозначные Дельфийские оракулы толковали и различные пророки, не связанные с Дельфами, и просто граждане, пользующиеся уважением.

В храме были поэты, управляющие, охранники, прислужники (неокоры) и экскурсоводы (периэгеты) – путеводители приезжих, показывающие посетителям священные памятники Дельф. Неокором, поддерживавшим чистоту и порядок в храме, был Ион из одноименной трагедии Еврипида.

Конечно же, при храме кроме Пифии, состояли один или два жреца-профета, излагавшие и объяснявшие поэтические изречения жрицы священной, и пять «чистых» – госиев, руководящих верующими при обращении к оракулу, совершении жертвы, внесении платы или дара, омовении и других процедурах. Госии не были жрецами и выбирались из числа достойных дельфийских фамилий на пожизненный срок. Должности госиев были не только почетны, но и важны, поскольку именно они заведовали храмовой казной. Говорят, что именно госии определяли главные направления деятельности оракула, тогда как профеты только толковали и перелагали оракулы в стихи.

Пифии прежних времен по большей части давали ответы в прозе. Плутарх говорит, что далее время принесло с собой дарования и душевный склад, появились способные и склонные к поэзии, и тотчас же возникли предчувствия, порывы, душевная готовность творить при малом внешнем воздействии или при игре воображения.

Плутарх же рассказывает, что было время, когда словесной монетою людей были стихи, напевы и песни; и они-то перелагали в музыку и поэзию как всю историю и всю философию, так и попросту всякое сильное чувство и всякий предмет, требующий торжественного выражения.

Пиндар говорит, что теперь с трудом понимают немногие, тем когда-то владели все: и пасущие овец, и пахари, и птицеловы. Люди не только слушали и радовались пению, но очень многие, по общей склонности к поэзии, сами лирою и пением поучали народ, смело говорили с другими, ободряли, приводили притчи и пословицы, а еще слагали в стихах и напевах гимны богам, молитвы, пеаны – одни по врожденной склонности, другие – по привычке. И бог не гнушался красотою и приятностью в искусстве предсказания и не отгонял от треножника чтимую Музу, а напротив, приближал ее, возбуждая поэтические дарования и радуясь им. Он сам двигал воображением и вызывал к жизни слова величественные и цветистые, как наиболее уместные и восторг вызывающие.

Главная польза от стихотворной формы была в том, что слова, связанные стихотворным размером, лучше запоминались и усваивались. А тогдашним людям нужна была хорошая память. Ведь вещания говорили о многом: и о приметах места, и об удобном времени для предприятий, и о святилищах заморских богов, и о неведомых могилах героев, которые трудно найти вдалеке от Эллады. Сейчас многое изменилось. Где герои, которые могли спорить с богами, и где крепкостенная Троя?!