Они и Сыном стали звать его во многом благодаря внезапно обнаружившим себя древним инстинктам. Появилось неразумное дитя мужского пола. Пока группа великовозрастных мудрецов начала размышлять, что это такое – называли то объектом, то явлением, то феноменом. А когда начался процесс обучения, больше всего как-то само собой складывалось – сын, сынок. «Подойди сюда, сынок». «Сынок, взгляни вот на это». Так со временем и закрепилось обращение к нему – Сын. Всё равно других детей нет, и спутать с кем-либо было невозможно априори.

Сам Сын непонятно как относился к такому положению вещей. Внешне не выказывал ни особого расположения к женщине, ни отторжения. Казалось, что ему до её добровольных услуг было всё равно. Или как минимум заботу о себе со стороны Альбертовой воспринимал, как само собой разумеющееся обстоятельство, которому не следует придавать повышенного значения. Сыну было чем занять внимание и помимо межличностных отношений как с Альбертовой, так и с остальной группой учёных.

Альбертова же; небольшая, худенькая женщина с резкими чертами лица, вечно всклочённой причёской, несмотря на то, что она женщина, хотя в остальном и следившая за собой; с красными, недовыспавшимися глазами следовала по пятам за Сыном и, казалось, наоборот наибольшее значение придавала именно межличностному общению.

Сын с самого «рождения» проявлял повышенный интерес ко всему, что его окружало. Чрезвычайно быстро впитывал информацию, как сухая губка, помещённая под струю воды. И что удивительно частенько делал глубокомысленные, несвойственные оцененному возрасту, выводы из полученной информации. Что порой обескураживало учёных, в такие моменты они отстранялись от Сына и принимались тихо шушукаться в дальнем углу.

Сына же учёные нередко ставили в тупик своими постоянными требованиями что-нибудь вспомнить. Почему они утверждали, что он может что-то вспомнить – Сын решительно не понимал. Они всё пытались заставить его вспомнить какое-то прошлое. Но его не было, просто не было ничего, он ясно ничего не помнил до определённого момента, а до этого момента какие-то смутные картинки: улыбающуюся Альбертову, нянчащуюся с ним, Йозефа с лампочкой, заглядывающего в глаза и прочее. Но ранее этих мутных, ясно неоформившихся образов совсем ничего не вспоминалось. Хотя под настойчивыми требованиями окружающих честно, всеми силами и пытался ковыряться в собственной памяти.

По заведённой привычке после завтрака Сын с Альбертовой прогуливались невдалеке от буддистага. Утро выдалось пасмурным, на горизонте начинали собираться тяжёлые тучки.

– Наверняка будет гроза, – сказала Альбертова.

– Что такое гроза? – Сын поднял незамутнённые лукавством глаза и с интересом ждал разъяснений.

– Ну, – Альбертова поперхнулась, глядя на него. Сын ставил перед ней вопросы, которые загоняли её в ступор. Точнее она сама загоняла себя в такое состояние. Ребёнок взрослел буквально не по дням, а по часам и вполне мог рассуждать на довольно сложные темы. И эти рассуждения как раз представляли собой ловушку, в которую периодически попадала Альбертова со всей группой мудрецов. Они вырабатывали стереотип восприятия ребенка, у которого был достаточно длительный период жизни и соответственно он так или иначе сталкивался с большинством по крайней мере обыденных вещей. В данном случае таких, как дождь и гроза. Альбертова задумалась, вспоминая весь цикл общений с Сыном. А ведь он ни разу не видел дождя. Откуда ему знать, что это такое.

– Это вода, льющаяся сверху под громкий грохот, подобный звуку того барабана во дворе, что я тебе показывала, – попыталась пояснить Альбертова.