Оркестр ВРК в это время готовился к записи новой, свинговой версии песни Василия Соловьева-Седого «Потому что мы пилоты» из нашумевшего военного фильма «Небесный тихоход». Потом на этикетке пластинки будет значиться дирижером эстрадник Виктор Кнушевицкий, друг Соловьева-Седого. Кнушевицкому, который руководил с 1945 года своим радиооркестром, временно вменили в обязанность присматривать за бывшим джазом Цфасмана. Даже не дирижировать, но курировать – обязанности дирижера и репетитора выполнял пока пианист Михаил Гинзбург. До окончательного джазового запрета оставалось два года, до разгона оркестра ВРК – год. За это время Цфасман со своим новым «эрмитажным» симфоджазом (количество духовых инструментов – саксофонов и прочей «меди» – пришлось сократить) успел сделать еще несколько записей. Слоу-фоксы «Подожди, постой» Алексея Соколова-Камина и «Спокойной ночи» Матвея Блантера – пожалуй, самые заметные из них. Пели Георгий Виноградов и Ружена Сикора…
Виноградов записывался и с Рознером – вместо Лотара Лямпеля. Но уже в сентябре 1945 года худсовет забраковал едва ли не половину записей рознеровского биг-бэнда. Намечавшийся концерт в Кремле отменили без объяснений.
Неожиданно в роли джазовых критиков стали выступать литературоведы. Статью о программе оркестра Эдди Рознера первой послепобедной осенью готовил К. Л. Зелинский. Опубликована она не была, но машинописный черновик сохранился в Российском государственном архиве литературы и искусства.
Статья другого теоретика современной литературы появилась через год. «Осень. Время дальних полетов птиц и высоких песен поэта» – эта фраза из рецензии знаменитого Виктора Шкловского, которую он посвятил концерту Леонида Утесова.
На первый взгляд, странно. Все-таки Шкловский – не музыкальный эксперт, а тут еще и в джазе нужно чуточку разбираться. И все же вряд ли нашелся бы в это время другой человек, способный так интеллигентно и деликатно, так красиво и мудро написать статью, которой предназначалось быть «заведомо критической». Никакого скандала, никакого разгрома, никакого собачьего лая. «Веселые ребята», песенная летопись страны, «Мурка» и «Кичман» в Кремле служили Утесову охранной грамотой.
Многомудрый Леонид Осипович, проявив гибкость и живость ума, выступил сразу с двумя «теоретическими изысканиями-разоблачениями». Согласно первому, родиной джаза объявлялся не Новый Орлеан, а другой портовый город – Одесса. Во-вторых, советский джаз-оркестр только внешне похож на американский. Саксофоны, тромбоны, трубы позволяют исполнять самую разную музыку на эстраде, стало быть, и оркестр – эстрадный. Для академичности можно добавить побольше скрипок, флейту, гобой, арфу. Собственно говоря, Утесов в очередной раз подтвердил собственные мысли, высказанные им еще до войны в книге «Записки актера»: «Мой джаз сохраняет сейчас свое название только по составу инструментов, но, по существу, это песенный и театрализованный оркестр».
Что касается Зелинского, то статья, которую он готовил к печати, начиналась фразой, в которой автор, будто на допросе, оправдывался:
«Увлекаемый общей благожелательностью, я аплодировал всем номерам, хотя общее впечатление как раз складывалось нехорошее и даже порой досадное»[24].
«Сидя на его концерте, я переживал то чувство восхищения тонкостью исполнения, то чувство сострадания, то удивления, то неловкости, то печали, то досады. И последнее оказывалось, пожалуй, господствующим, потому что голоса джазовых инструментов и артистических индивидуальностей то и дело по замыслу режиссера неловко подчинялись наивно понятым идеологическим задачам, морально-политическому назиданию, чем окрашена вся программа. В самом деле, как придать джазу “идеологическую нагрузку”?