Так Люсьен впервые получил ключ и попал в пределы Вселенной любви. Он был счастлив настолько, что ничто другое не шло в сравнение с этими чувствами. Вселенная дает человеку счастье любить и быть любимым, но там есть и строгие правила, нарушать которые нельзя, потому что счастье мгновенно превращается в свою противоположность, как волшебная карета в тыкву. К сожалению, и Люсьен, и Мун Рос, как и миллионы обитателей Вселенной, никогда не задумывались над правилами и смыслами жизни во Вселенной любви.

Люсьен был юн, счастлив, влюблен по уши в Мун Рос и писал стихи. А что еще прикажете делать влюбленному юноше?

Я – радуга

в потоке твоих слез,

Я – бездна

в мире твоих грез,

Я – бесконечность

на твоем пути,

Я – боль и скорбь

в твоей груди.

Я – волшебство,

я – радость, свет,

Я – сладкий яд,

и слаще нет.

Я – милая услада глаз.

Я – твой и пепел,

и алмаз.

Я – для тебя и плоть,

и кровь.

Так знай же!

Я – твоя любовь!

Мун Рос прочитала и написала наискосок около строки «Я – волшебство, я – радость, свет» свой вердикт: «Собственность Мун Рос, возврату и обмену не подлежит!»

***

Люсьен стал часто бывать в комнате Мун Рос, где жили ещё две девушки-студентки. Длинная и худая Клава, ее кровать стояла у окна, и маленькая, пухленькая и восторженная девушка Алла, жившая за шкафом напротив худой Клавы. Кровать Аллы стояла за шкафом, перегораживающим комнату почти пополам. Она иногда говорила: «Живу за шкафом, никого не трогаю, но я всё слышу». Это была дежурная фраза Аллы, когда Люсьен и Мун Рос, сидя, начинали страстно целоваться, кровать Мун Рос из-за шкафа Алла не видела, но всё слышала. Обычно Мун Рос отвечала: «А ты не подслушивай, лучше уроки учи».

В этот раз Алла увлеченно и долго рассказывала о непростых отношениях ее двоюродной сестры Зины и какого-то парня, отчаянно ухаживающего за Зиной.

– …Они ходили в кино «Вечное сияние». Зина расчувствовалась, а ее парень приставал к ней. Она очень обиделась. Даже хотела с ним расстаться. Он такой черствый, подумала…

Люсьену поднадоело слушать эту бесконечную мыльную оперу, и он вмешался в рассказ:

– Вот так смотрят фильм, они бы еще в театр пошли на «Турандот», к примеру, узнали бы, что путь к любви лежит через гору отрубленных влюбленных голов. Ромео с Джульеттой вообще идеал любви! В конце все умерли. Смотрят, переживают выдуманные и сыгранные, пусть и талантливо, страсти, а бурю эмоций человека, который рядом, только руку протяни, считают домогательствами. Вот где тут логика? Ещё и черствым обзывают! Алла, дорогая, открой народу главную тайну этой Санта-Барбары. Парень этот черствый, ну он ее, Зину эту, того хоть трахнул?

– Фу, пошляк! – откликнулась худая Клава на «нехорошее» слово, сказанное Люсьеном.

– Не-е-ет, что ты! Он очень воспитанный парень, девушку бить не будет! – Воскликнула Зина.

Даже молчаливая Клава согнулась всей своей худобой и беззвучно залилась смехом до слез, и покраснела. Люсьен подумал, глядя на Клаву, что эта тихоня в курсе, чего на вид и не скажешь.

– А что я такого сказала?! – Удивилась Зина.

– Ничего, проехали, – ответил Люсьен, – трахнуть, Зиночка, это совсем не то, о чем ты подумала.

– Про пошлость. – Люсьен посмотрел на эту худую Клаву. – Пошлость это не плохое слово, это когда за хорошими словами пустота, подлость или ханжество скрываются. Это когда любовью называют тягу к заманчивым сводам дворцов, это вот пошлость. А даже матерные слова всего лишь эмоционально окрашенные понятия, они полны силы, а не пустоты. Знаешь, пошлость это ребенку, замершему в предвкушении чуда, дать яркую обертку от конфеты, он ждёт чуда, а там пусто. Это пошлость. Как-то так.