– Ну и что? – неожиданно улыбнулась Важенина. – Пусть! Все они были после меня. А я почти первая, если не считать умершей жены. Им-то он уже растраченный достался…

– Ага. Молью траченный… – зло хохотнула Ушкуйкина.

– Ты все побольней пытаешься укусить, Полина. И я знаю – почему.

– Ну?

– У тебя не было такой любви, как у меня. Вот ты и злишься. Угадала?

Ушкуйкина молча отвернулась к плите, опустила в кипяток нарезанные овощи, добавила соли, помешала.

Наступила нехорошая тишина. Тамара Николаевна заерзала на стуле, чувствуя свою вину и не зная, как исправить положение.

Наконец она не выдержала.

– Ты прости меня, Поля. Я не хотела…

– Ладно уж, чего там… – ответила Полина Герасимовна глухим голосом. – Ты правду сказала. Не было у меня такой любви.

– А как же Валентин? – заискивающе подсказала Важенина. – Ведь ты любила его.

– Я-то любила, – повернулась к ней Ушкуйкина. – А он! Выбрал Тоську Выдрину да в придачу домик в Домодедове. Знаешь, чем этот стервец меня донимал все время? Переспим, значит, с им, а он и давай меня срамить. Говорит, почему ты, Полина, не кричишь во время этого… стыдно сказать, эргазма, что ли?

– Оргазма? – смущенно улыбнулась Важенина.

– Ну! Мол, все бабы должны, значит, кричать, иначе они холодные, как селедки в море. А я ему: как же, Валечка, я кричать стану, если за перегородкой фанерной хозяева спят? Я и так со стыда сгораю. А он мне: деревенщина ты, Полька, неотесанная, скучно с тобой. Он уж тогда меня с этой Тоськой сравнивал. Ну как после этого мужикам верить? – она вытерла набежавшие слезы и махнула рукой. – А, шут с ним, с лиходеем этим! Бог-то его давно наказал.

– Это как же? Ты ничего раньше не рассказывала.

– Так сгорел тот домик-то, – в упор глядя на Важенину, жестко отчеканила Ушкуйкина.

– Т-то есть к-как с-сгорел? – заикаясь от страшной догадки, проговорила Важенина. – Отчего сгорел? А Валентин с Тоськой тоже?

– Нет, слава Богу, живы. Только бросил ее Валька через месяц. Сбежал. Не нужна, видно, без домика стала.

Мартин, до этого мирно спавший на коленях у хозяйки, спрыгнул на пол, потянулся, подошел к домработнице и потерся об ее ногу.

– Знаешь, к кому подольститься, – с суровой лаской сказала Ушкуйкина, обращаясь к коту. – Ох, Мартынушко ты наш! Мартын – золотой алтын! Что, супчика захотел? Али «Кискасу» своего любезного? На-ка вот, купила и тебе полакомиться, баловень ты наш.

* * *

У прилавка одного из городских ломбардов в этот час было не много народу – всего несколько женщин. Тамара Николаевна встала в очередь. Худосочная крашеная блондинка средних лет, что стояла впереди, оглянулась на Важенину, потом еще раз и, толкнув локтем свою соседку, что-то шепнула ей на ухо. Вскоре вся очередь пришла в движение. Женщины как бы невзначай поворачивались, скользили взглядами по актрисе, не упуская ни одной мелочи в ее внешности, – кто украдкой, кто с нескрываемым любопытством. Тамара Николаевна чувствовала себя как на витрине, но старалась держаться нейтрально, не показывая эмоций.

Вдруг открылась дверь директорского кабинета, оттуда вышла полная дама с двойным подбородком, высокой прической и в мини-юбке, открывающей жирные колени. Она величественно прошествовала в торговый зал, о чем-то переговорила с молоденькой продавщицей, развешивающей шубы, и пошла обратно. Ее надменный взгляд из-под густо накрашенных век задержался на очереди у прилавка и внезапно оживился.

– Тамара Николаевна! Здравствуйте! – воскликнула она низким прокуренным голосом. – Рада вас видеть! Ну что же вы тут? Пойдемте ко мне!

– Здравствуйте, Элла Васильевна! Да я, собственно, шла мимо… Дай, думаю, зайду по старой памяти…