Посему случайный посетитель, пребывающий тем более в отроческом возрасте, просто отстоял службу в тени дальней колонны северного нефа, стараясь оставаться незамеченным для всех, включая и намалеванного над ним святого Августина Никомидийского, отчего-то недовольно хмурящегося на прихожан из-под капители той самой колонны, по всей видимости, болезненно давящей на его порядком выцветший нимб.

Священник трижды перекрестился, провожая потянувшихся к выходу мирян, и без особой надежды бросил взгляд в сторону исповедальни. К своему великому изумлению, он заметил, что дверца конфессионала со стороны исповедующегося слегка качнулась, пряча в своих объятиях кого-то весьма искусного в вопросах маскировки и юркого до невообразимости. Незнакомец так сильно заинтересовал пастора, что он, в нарушение некоторых собственных принципов, прямиком направился справлять таинство исповедания.

– Слушаю тебя, м-м-м… – священник замялся, как обратиться к подопечному, не ведая его пола.

– Могу я не называть своего имени? – прозвучал в ответ дрожащий голос молодого человека.

– Конечно, сын мой, – выдохнул пастор. – Слушаю тебя.

Пастор был разочарован, возраст исповедующегося не предполагал серьезных проступков: пустяковая обида, первое разочарование, «театральная» трагедия, что-то в этом роде, юношеский максимализм, уткнувшийся прыщавым носом в стену выдуманной проблемы.

– Обстоятельства, приведшие меня сюда, – немного успокоившись, продолжил незнакомец, – печальны и носят интимный характер, но оставь я все как есть, могут привести к трагическим последствиям.

Речь не мальчика, но мужа, отметил про себя, не без удивления, священник, и сердце его наполнилось радостным ожиданием чего-то сто́ящего против нахлынувшего ранее скепсиса. Однако голос за перегородкой умолк, судя по всему, исповедующийся собирался с духом.

– Кхе-кхе, – прокашлялся священник. – Слушаю тебя, сын мой (излишняя робость юноши грозила оставить святого отца без обеда).

– Простите, Падре, – отозвались из-за шторки. – Я ненавижу отчима, понимаю – это грех, но отношения наши таковы, что грех мыслеблудия толкает меня на… – здесь молодой человек судорожно сглотнул, что не укрылось от уха опытного исповедующего. – Мечты об убийстве.

После сказанного за перегородкой облегченно выдохнули.

– Если ты доверишься мне, расскажешь подробнее, я, возможно, смогу помочь, – священник нетерпеливо поерзал на скамеечке.

– Простите, святой отец, – уже уверенным, ровным голосом сказал юноша. – Но я пришел не исповедаться, а просить объяснить возникновение греха как акта, противоречащего законам жизни, задуманным Богом.

«Ого! – изумился про себя Падре. – А юный богослов-то пришел в Храм со своим уставом».

– Ты слушал проповедь о грехопадении, что прочел я часом ранее?

– Да, – молодой человек прильнул к перегородке губами. – Но то были пустые слова.

Очередной вольнодумец, промелькнуло в голове священника, обычными, прописными нотациями такого не проймешь.

– Сколько тебе лет? – Падре начал прикидывать в уме: пятнадцать-шестнадцать.

– Семнадцать, – прозвучал ответ.

– Хорошо, – священник поправил рясу. – Тогда, чтобы ответить на твой вопрос, поменяемся местами, я исповедуюсь перед тобой.

За перегородкой безмолвствовали, и священник, трактовав сие молчание как согласие, начал:

– Мне было немногим более, чем тебе сейчас. В те светлые дни отрочества я, сирота с самого рождения, был взят из приюта епископом М. в услужение и при храме Пресвятой Богородицы перетапливал свечи, чистил закопченные оклады икон и хозяйский паллий после каждой трапезы. Во время литургии мне дозволялось находиться внутри одной из капелл, внимать слову истины, а заодно и приглядывать за приходом: кто во время чтения молитв крестится, а кто занят чем-то иным.