Ираида Павловна смущённо отсчитала сдачу и, бросив на меня укоризненный взгляд, улыбнулась гостье:

– Наш дорогой Вильгельм Степанович проведёт незабываемую экскурсию.

Спасибо, что не уточнила должность. Это очень неловко в мои годы – зваться младшим научным сотрудником. То есть обычно – перед кем-то другим – мне бы было всё равно, я знал, как легко отшутиться, но в этот момент стало бы неловко.

– Да, конечно, – я подбоченился, стараясь принять свой самый солидный, даже напыщенный вид, и начал: – Итак, всего у нас три зала. Первый относится к периоду ранней античности, а лучшая находка – наша гордость – шлем Скифского царства…

Ты шла и слушала, то и дело оказываясь позади на том погранично близком расстоянии, которое вызывало беспокойство. Не задавала вопросов, и за тёмными очками было не разобрать, интересно ли тебе хоть что-то из того, что я здесь несу. Я всё время помнил, что из-за моей прихоти ты заплатила за четверых, поэтому ещё сильнее хорохорился, повсюду указывал пальцем и сыпал датами. Я изнемогал, пытаясь увлечь тебя тем, что давно уже опостылело мне самому.

– Хотите о чём-нибудь спросить? – уточнил я на выходе из зала и обернулся.

Ты оказалась совсем близко.

– Да, – меня едва не обожгло этим страстным шёпотом. – Как целовались скифы?

Я жалобно кивнул на муляж видеокамеры, висящий в углу зала:

– Определённых исторических свидетельств не сохрани…

– Но точно без порошкового пива с утра? – это было похоже на выстрел в пах.

– Вы что думаете – я миллионер? – и мне самому стало противно от собственного скулящего голоса.

Тут ты покачала головой и наконец сняла свои тёмные очки. Ты прищуривалась всё так же, только мелкие морщинки разбежались вокруг по-прежнему ярких зелёных глаз. И именно те морщинки убедили меня, что это – правда.

– Думаю, просто пугливый постаревший мальчик, – проговорила ты без малейшей грусти, словно вспомнила строчку из характеристики.

Голова мотнулась вниз – от такой неожиданности я готов был согласиться с чем угодно.

– В последний зал я не пойду, – твои слова с трудом до меня доходили. – Будь вечером в «Чайке». И пожалуйста, не пей сегодня.

– Подожди… – мой голос снова предательски дрогнул. – Вот…

Я сглотнул и судорожным движением попытался выдернуть цветок из лацкана, но растерзанный бутон отвалился без стебля. Твои пальцы скользнули по моей ладони и легко его подхватили.

– Сегодня в семь.

…Я медленно, как на плаху, шёл по этой вечной улице тысячу раз проклятого городка с пирамидальными тополями по обеим сторонам. Знойное солнце уже валилось к горизонту и слепило даже под козырьком моей кепки…

Плюхнулся за столик возле бара, но уже через пару минут меня оттуда согнали – он вдруг оказался зарезервирован – и указали на место в дальнем углу. Пришлось перебраться туда. Признаю, что не исполнил твоего пожелания. Но это же рабочий день закончился раньше! И, как ни долго плёлся, попал я в «Чайку» тоже раньше. Совершенно не знал, куда себя можно деть, томился и маялся, и вот через пятнадцать минут внутренней борьбы прибегнул к испытанному рецепту – принял для храбрости и, согрев нервы и потроха, блаженно ухмылялся.

Я вспоминал про нас. Прежде, чем ты уехала, а я оказался подлецом.

С тобой, с той Аней, у меня был недолгий и горький роман в юности… …ты помнишь, как всё начиналось? всё было впервые и вновь…

Я завоёвывал твоё внимание и стал рисовать как безумный, и какие подавал тогда надежды! Самые большие надежды в моей кособокой жизни. А потом, когда мы поцеловались и в абрикосовом саду произошло нечто большее – ты вся стала моей, – я был счастлив. Я носил в себе это счастье, как Мадонна младенца. Ждал каждой встречи, точно знал, как пахнут именно твои ресницы после купания и как всегда взмывают, чтобы упасть на плечи, волосы, когда стихает ветер, и, главное, как выступает крохотная капля пота над верхней губой и ты вся исторгаешься в безмолвной волне восторга. Эта наша с тобой сокровенная вечность продолжалась неполных две недели.