Таня поняла, что перед ней стоит хозяин Малыша – или как его звали раньше? Она не знала, что ответить. Врать без толку. Все соседи подтвердят, а тётка напротив точно всё выболтает.

– Так вот: собака – моя, – продолжил мужчина. – Кобель. Ему теперь год и два месяца.

– А откуда я узнаю, что он ваш?

– У меня документ на руках. Происхождение, – он торжествующе усмехнулся. – И кличка его – Ромуальд Бургундский.

Мужчина достал из-за пазухи и развернул сложенный вдвое бланк.

– В-вы сами хоть понимаете, – Танин голос дрожал, – до какого состояния его довели?

– А это не ваше дело! Я его заберу, он дорогой.

Было видно, как у мужчины заходили желваки. Он, видимо, уже прикидывал: отодвинуть ли Таню в сторону или настоять, чтобы сама открыла?

– Вас как зовут? – Таня оттягивала время, судорожно пытаясь найти несуществующий выход.

– Юрий Гаврилович с Лагерного. Отворяй уже…

Таня протянула руку, но в этот момент донёсся резкий рык. Пёс, мирно лежавший на коврике в углу, узнал ненавистный голос и тут же рванулся навстречу. Всеми девяноста килограммами своего веса он с утробным рычанием кидался на дверь, которая держалась только чудом. Слюна текла по стеклу. Таня сперва оторопела, а потом медленно перевела взгляд на Юрия Гавриловича.

Тот внезапно съёжился и весь вжался в стену напротив, понимая, что, если дверь сейчас не выдержит, ему уже не скрыться. На посеревшем лице выступили землистые пятна. Тане даже показалось, что его седые волосы становятся ещё белее.

– Сейчас я открою и вы его заберёте? – спросила Таня.

Юрий Гаврилович не сразу её расслышал, а затем отчаянно замотал головой.

– Н-н-не надо мне, – сдавленно прошептал он.

– А уж если не поладите, то я не при делах.

Зажмурившись, он продолжал мотать головой из стороны в сторону, как заводная кукла.

– Тогда хорошо запомните эту квартиру, этот дом и этот двор. И больше никогда сюда не приходите. Понятно вам, Юрий Гаврилович?

Его голова теперь задёргалась сверху вниз. Судорожно кивая, он протянул бланк Тане и стал задом спускаться по ступенькам, не отрывая взгляда от этой страшно грохочущей двери.

Хлопнула дверь подъезда. Удары стали понемногу стихать.

– Малыш, это я…

Открыла дверь и вошла. Мусор из полного ведра посыпался на пол.

Таня села и долго-долго не могла встать. Ей казалось, что сейчас он перестанет прикидываться собакой и заговорит. И про всё-всё расскажет, совсем как Нострадамус, только проще и понятнее. Но он встряхнул головой и едва слышно о чём-то прорычал.

Возможно, о том, что у Тани в жизни будет несколько собак, хотя ни одну из них она и не подумала бы заводить нарочно. Что ни разу она не поедет в питомник для придирчивых осмотров перед выбором щенка и не станет платить за него деньгами, чтобы забрать с собой в специальном такси с услугой перевозки домашних животных. Потому что каждая её собака неизменно будет объявляться сама и, протяжно заглянув в глаза, привязываться невидимой пуповиной к сердцу.

А может быть, и о том, что Таня с мужем помирятся ещё дважды, прежде чем разойтись насовсем.

Не забудь того момента, когда всё поменялось. После тебя и того разговора. Прошу, не забудь, пусть даже тебя здесь рядом уже не было. Но, вопреки очевидности, мне кажется, я почти уверен, ты всё видела и знаешь лучше меня, поэтому поправляй, если что-то не так понял. Поправляй, если собьюсь…

Мне удалось приподнять свою отяжелевшую голову, оглядеться вокруг в тусклом желтоватом свете последней уцелевшей лампочки и вдруг отчетливо осознать, что нужно всё стереть. Что вся эта мазня не стоит холстов и картонок, когда-то чистых, а теперь замаранных. И что такая жизнь, в которую вляпываешься, как в коровью лепёшку, – сплошная нелепость. Меня неудержимо заколотила похмельная дрожь.