Так и выходим мы – по краям дозоры, а в основном строю женщины и мы. Дети, получается. Правда, внезапно оказывается, что не мы одни идём – ещё с десяток пионеров выпросили оружие. Ну правильно, в разведку же ходят, значит, и в бой можно, а то нечестно получается. А нечестно нам не надо, неправильно это, так комиссар говорит.

Нам, конечно, помогают, увлекают фрицев на других участках, чтобы создать видимость прорыва, отчего те не знают, куда эту дивизию приткнуть. А нам нужно тихо пройти, без шума, чтобы и не догадались. Чем позже догадаются о том, куда мы пошли, тем больше шансов выжить. Фриц, что интересно, даже не помышляет уже о побеге, правда, непонятно почему.

– Мама, а почему гнида не высматривает, куда убежать? – интересуюсь я.

– Ребята говорят, его теперь свои же расстреляют, – объясняет она мне.

Нелюди, что с них возьмёшь. Логику их поступков понять даже пытаться бессмысленно. Ну да и хорошо, что так меньше внимания нужно. На ночь останавливаемся рядом с болотами какими-то, а разведка уходит в разные стороны. Радистка наша закидывает антенну на дерево – слушает, значит. У нас пока радиомолчание, но слушать можно.

Возвращается разведка, рассказывая, что у фрицев нынче трагедия страшная – колонну на марше наши бомбардировщики размочалили, да и хорошо пробомбили в стороне от нас, так что они теперь уверены, что мы в другой стороне идём, и спешно заслоны создают, а перед нами пусто. Новость такая хорошая, что ночёвка сразу же отменяется, уставшую Алёнку Катя на руки берёт, а я – её автомат. Так и продолжаем движение, чтобы уйти как можно дальше.

Мамочка наша с нами идёт, рядом совсем, не забывая обнять и погладить ещё и Катю тоже, отчего мы ей улыбаемся, просто солнечно улыбаемся. Отряд идёт, а меня гложет предчувствие чего-то нехорошего, только не понимаю я, чего именно. В любом случае, я сумею защитить моих сестёр, а если повезёт – и мамочку. Так мы идём, осторожно обходя фрицевские дозоры, где-то шагом, где-то ползком, а где-то и ждать приходится.

Ближе к линии фронта фрицев становится всё больше, идти труднее, и вот наступает момент, когда километра два остаётся. Натыканы гады так плотно, что и не проскользнуть. Значит… Всем ясно, что это значит. И вот взлетает на дерево антенна, чтобы согласовать действия.

– В два часа ночи будет начата артподготовка с той стороны, – рассказывает командир, внимательно глядя на каждого из нас. – После неё взлетит зелёная ракета, и мы одновременно с частями Красной Армии ударим навстречу друг другу.

Комиссар говорит несколько слов, затем батюшка, а затем следует приказ – отдыхать. Мы с сёстрами, будто чувствуя что-то, устраиваемся возле мамы, чтобы обняться и запомнить тепло друг друга. Может так статься, что завтра кого-то из нас найдёт пуля. Война же… Я знаю, что такое возможно, и Катя знает, а Алёнка просто тихо плачет, вцепившись в меня. Как будто чувствует что-то… Я успокаиваю её, рассказывая о том, что будет после войны, но она всё равно плачет. Так и не спит совсем, да и мне не спится.

Но вот наступает время, нас всех будят, я ещё раз рассказываю Алёнке, как правильно идти, проверяю автомат. Катя рядом, ну и мамочка, конечно, прикрывает младшую нашу.

– Сестрёнка, – тихо говорит мне Алёнка, очень серьёзно глядя мне в глаза, – сколько бы лет ни прошло, ты должна знать: мы всегда будем ждать тебя.

Будто не она говорит, а кто-то другой, я даже переспрашиваю, но сестрёнка, по-моему, не понимает моего вопроса. Наверное, мне почудилось, такое бывает. В этот самый момент начинается артподготовка, хорошо слышимая здесь. Мы же готовимся, чтобы рвануться вперёд, навстречу нашим. Там, впереди, наши! Они помогут нам!