– Потерпи, сейчас легче будет, – привычно уговариваю я девушку, которой, кажется, всё равно, что с ней делают.

– Напарницу она потеряла, – объясняет мама Вера, помогающая мне с раненой девушкой. – Сестру, считай, вот и…

– Поняла, – киваю я, начав совсем иначе разговаривать с Катей, её Катей зовут.

Я знаю уже, как правильно разговаривать надо, чтобы если не отвлечь, то хотя бы злость разбудить. Вот и говорю ей, что жизнь не закончилась, а за сестрёнку просто необходимо отомстить. Она лётчица, фрицев поганых бомбила, но ночью, а потом заблудилась, да и сбили её… Её сестрёнку убили, а она непонятно как сумела с парашютом выпрыгнуть. Фрицы хотели бы найти её, но партизаны их планы слегка подкорректировали, поэтому фашисты умерли, а Катю к нам принесли. Вот как-то так звучит её история.

– Навылет, – резюмирует тётя Варвара. – Но побилась, потому на шину бинтуй.

– Ага, – киваю я, принимаясь за дело.

Гипса у нас нет, поэтому нужно по-хитрому: сначала один слой, на него шину, а потом уже по-людски. Это целая наука, как правильно повязки накладывать – десмургия называется. Я уже хорошо умею, потому что научили, ну и практика большая, уже без пригляда работаю да ласково разговариваю с Катей, как с маленькой девочкой.

В прошлом году дело было, девочку нам принесли обожжённую, она как-то сумела из полыхающего амбара выскочить. Фрицы поганые людей жгли, а она спаслась. Вот эта Алёнушка и переменила меня, сестрёнка у меня меньшая теперь есть. Да, как я её выхаживала, свои страхи позабыв, так и стали мы родными будто. На урок с младшими сейчас убежала, потом вернётся, конечно. Любит она со мной сидеть, да и мама наша себя мамой действительно чувствует, это заметно.

– Ты заканчивай, а я вам поесть принесу, – говорит мама Вера, уходя, ну а я дальше работаю.

– Как звать тебя? – тихо спрашивает меня Катя.

– Марусей, – улыбаюсь ей я. – А ты моей сестрёнкой будешь, – уверенно говорю я.

Я вижу, что нет у неё никого. Не знаю как, но умею я чувствовать некоторые вещи, вот и сейчас точно ощущаю, а Катенька раскрывает глаза пошире – удивляется она сказанному. Так удивляется, что и плакать забывает. Вот и хорошо. Есть у меня младшая сестра, будет и старшая, потому что, если совсем один, это очень плохо, я по себе знаю. Вот так и ладно…

– Сейчас моя старшая сестрёнка кушать будет, – извещаю я её, когда улыбнувшаяся этой фразе мама появляется с мисками.

– И ты поешь, Маруся, – предлагает она мне. – А я Катеньку покормлю.

И вижу я, что жизнь появляется в глазах названой сестры. Потому что мама умеет ласково очень говорить, и, хотя она ненамного старше Кати, та её как-то вмиг принимает, позволяя себя покормить, а смотрит так, будто чудо видит чудесное. А нет у нас никаких чудес, мы же не фрицы, мы люди.

Это, наверное, самое главное – мы люди. И партизаны, приходя с задания, бывает, приводят потерявших смысл жизни людей, да и детей, потому что мы люди. Красная Армия наступает, отбирая обратно всё потерянное, а наша война тут, и нет фрицу покоя, пока жив хоть один человек. Это правильно, потому что фрицы – нелюди, страшнее чертей. И убивать их – благое дело. У нас батюшка даже есть, его партизаны спасли, когда фрицы на его глазах семью убивали и его самого хотели. Вот тогда батюшка и взял в руки винтовку, потому что благое это дело.

Катя ест, а я на часы поглядываю, потому что скоро и мне на урок нужно. У нас сегодня будет рассказ о двадцатых годах. Учитель наш очень подробно разбирает Гражданскую войну и на её примере показывает нам, что происходит сейчас. Ну и почему мы важны, в смысле, партизаны. Очень интересно, между прочим, потому что и в Гражданскую тоже были партизаны.