Это происходит внезапно – почти у наших ног падает граната. Я понимаю: мама не успеет отреагировать, а рядом же и Алёнка, и Катька, и мамочка… Мы все обречены, поэтому я плашмя падаю на готовую унести жизни гранату, огромный мой вещмешок придавливает сверху, и вдруг становится очень больно и жарко. Я будто горю в огне, но закричать не успеваю… меня уносит стремительная чёрная река, чтобы сбросить на что-то мягкое.

Я спасла тебя, мамочка…

Я падаю на что-то мягкое, но боли не чувствую. Открыв глаза, оглядываюсь – обычный, даже привычный лес, поляна, и никого. Не осознавая, что делаю, вскакиваю на ноги, чтобы бежать к своим, Алёнка же плачет, наверное!

– Мама! Алёнка! Катя! – кричу я, но ответа нет.

Где же я? Неужели они ушли, оставив меня лежать? Ну нет, такого совершенно точно не может быть! Я бегаю по поляне, кричу, зову их, но в ответ тишина. Полная, абсолютная тишина, отчего я вдруг понимаю: их тут не может быть, ведь я же на гранату легла. От меня там, наверное, фарш остался, крупно порубленный… Главное, чтобы мамочка выжила! И Алёнушка! И Катенька ещё! Это самое главное!

– Ты погибла, Маруся, – слышу я голос сзади, отчего моментально оборачиваюсь.

Чёрная форма, непривычная, но чёрная, заставляет меня оскалиться, бросаясь на ненавистную гадину. Чёрная форма – значит эсэс, и она мне сейчас за всё ответит!

Бросаюсь вперёд, но такое ощущение, что сквозь неё пролетаю. Скорей всего, увернулась, гадюка, но я её всё равно достану, не сможет она долго бегать от меня. Мне есть за кого мстить.

– Да, вот прямо так – это впервые, – замечает незнакомка, увернувшись в третий раз. – Ты не сможешь на меня напасть, дитя.

– Чего это вдруг? – интересуюсь я, представляя, как буду её душить.

– Потому что я Смерть, – неизвестно откуда она достает косу чёрного цвета, опершись на неё. – А ты погибшая душа, позже погибшая, чем должна была, между прочим. Не уследила я.

– Значит, хотела ты, чтобы я пораньше… – усмехаюсь, готовясь прыгнуть ещё раз. – Тварь фашистская! Ты, верно, хотела, чтобы Алёнка плакала! Чтобы Катя… Да я тебя!

Я снова пытаюсь её достать, а эта фашистская тварь только сплёвывает и что-то делает, отчего я и пошевелиться не могу. Я стараюсь высвободиться из невидимых пут, вцепиться ей в горло, чтобы почувствовать, как эта «Смерть» сдохнет, чтобы видеть, как погаснут глаза у твари поганой. Эх, мне бы нож, уж я бы достала её!

– Ты отправишься в переходный мир, – сообщает она мне. – Там встретишь свой кошмар, и лишь когда будешь готова, окажешься в школе Ведовства.

Сила, меня державшая, исчезает, а я с рычанием прыгаю вперёд, вцепляясь когтями. В первые мгновения я даже не понимаю, что происходит, но, ощутив ладонями податливую плоть, сжимаю пальцы да добавляю зубами, отчего неизвестный мне нелюдь падает наземь. Вот только теперь я чувствую слабость, головокружение и жуткую боль во всём теле. Оглядевшись, я осознаю себя не сильно одетой, в каком-то сарае. Мне всё ясно – фашистские твари поймали меня, чтобы замучить. Но прошло то время, когда я не знала, как сопротивляться.

На земляном полу я обнаруживаю тряпку, оказавшуюся платьем. Не сильно целым, но платьем, поэтому прикрыться хватит. Вот белья я нигде не вижу, но придушенный мне сейчас всё расскажет. А нет, не расскажет… Похоже, он убился в падении. Обыскиваю, обнаруживаю наган с горсткой патронов, шашку и символику на папахе, мне что-то напомнившую. Вот только что, запамятовала.

В сарай никто не ломится, значит, время есть. Надо себя осмотреть хоть как-нибудь. Что со мной случилось и почему я ничего не помню – вот в чём вопрос. Почему полицай так одет, меня не интересует, как и то, чем он меня. Предатель есть предатель, нечего и размышлять. Кажется, я то ли похудела, то ли младше стала… Ноги подгибаются, но это и понятно.