– Ты чего? – спрашивает он.

– Медведь, – кричит она, показывая на лес. – Там! Там!

Выстрел нарушает тишину. Лошади слегка шарахаются в сторону, но крестьянин крепко держит их за поводья.

– Всё, успокойтесь, барыня, медведь теперь уже точно ушел, – говорит крестьянин. – Что же вы одна-то в лес ходите? Разве можно в вашем положении? Матерь Божия, спаси и сохрани! – крестит он Ольгу. – Садитесь, я вас домой отвезу. Где дача-то ваша, барыня?

Пока крестьянин доезжает до Ольгиного дома, солнце уже заходит за горизонт.

– Где ты пропадала? – недовольно ворчит Наталья. – Время ужинать, а ты еще и не обедала. О себе не думаешь, так хоть о ребенке подумай.

– А Миша дома?

– Нет. Тоже не приходил. А где ты его бросила? Вы же вместе ушли.

Ольга уходит в комнату. Слезы снова начинают душить ее. Не приходил? Значит, он до сих пор с ней? С этой Ксенией? Сколько же она будет терпеть такое к себе отношение?

Миша появился только поздно ночью. Пьяный. Ни слова не говоря, он улегся на постель и захрапел. Вероятно, от всего пережитого, да еще и из-за быстрого бега по лесу Ольга проснулась ранним утром, почувствовав, что лежит в какой-то прозрачной луже. Она тихонько встала и прошла в комнату Натальи.

– Наталья Александровна, из меня вода какая-то идет, – испуганно сказала она.

– О господи! Это воды отходят. Надо срочно в клинику. Одевайся!

– Мы с Олей уезжаем, – растолкала Наталья сына, когда они обе были готовы. – Рожать, видно, пора.

– Езжайте, – бормочет Михаил. – Я приеду следом. К вечеру приеду.

В этот день в мир приходит его дочь. Но он не приезжает к вечеру. Не приезжает он и на следующий день. Миша пьет.

В Российской империи почти с самого начала войны водка была запрещена указом государя. И не только водка. Запрещены были и вино, и пиво. Многие были уверены в том, что хлебные бунты в это время были порождены отчасти и тем, что крестьяне пускали свои хлебные запасы на куда более прибыльный продукт – самогон. Эта контрабандная водка называлась «лунная», потому что доставлялась в город под покровом ночи. Каким образом Михаил доставал выпивку, Ольга могла только догадываться. После рождения дочери он не только не протрезвел, но еще чаще стал уходить в запои, смешивая при этом водку с пивом.

– Только так можно добиться самого глубокого эффекта, – говорил он. – Я истинно русский человек. А истинно русский человек пьет только так! До глубокого эффекта!

И он пил до одурения. По ночам он внезапно просыпался и кричал: «Бумагу! Перо! Пиши, Оленька, пиши! Ко мне пришли великие мысли!» И тогда Ольге казалось, что она живет не с мужчиной, которого когда-то боготворила, а с настоящим городским сумасшедшим. Всё чаще и чаще ее посещали мысли об уходе. Брак трещал по швам. С появлением дочери она по-другому стала воспринимать всё, что ее окружало. Миша, его мать, эта душная атмосфера в квартире – всё стало раздражать. Одна Маня как-то еще заботилась о ней и о малышке, которую Миша записал при крещении Ольгой. Сама же Ольга упорно называла дочь Адой. Ведь именно так она хотела ее назвать и, вопреки записи в церковной книге, так ее и называла. Постепенно вслед за ней и другие стали звать ее Адой, и только один Михаил называл дочку Олей наперекор всем.