– И здесь Шопенгауэр прав, – рассмеялась Ольга.

– А это как тебе: «История – опасная наука. Нельзя копать слишком глубоко, и тем более говорить о том, что выкопал».

– А вот с этим я не соглашусь. Копать надо обязательно, и говорить обо всем тоже надо. А то как же мы узнаем историю в достоверном виде? – горячо запротестовала Ольга. – Но меня, Володя, больше волнует его позиция о человеческой деятельности. Вот он говорит, что «у каждого человека только три главных мотива в жизни: злоба, эгоизм и сострадание». Как же так? Не понимаю. А где же любовь?

– Шопенгауэр говорит, что любовь и счастье – это вообще химера.

– Да как же это может быть? Ведь только любовь делает мир лучше и благороднее!

Разговоры с Володей были для Ольги отдушиной. Он никогда не раздражался, не кричал на нее, как Миша. А ведь ей так хотелось говорить и со своим мужем на равных! Но… Почему он никогда не говорил с ней ни о чем серьезном? Неужели действительно считал ее глупой и ничего не понимающей?

Вот и сейчас она решила, что только с Володей она сможет поговорить о страхах насчет своей беременности. Только он сможет понять, поддержать ее…

– Ты не обращай внимания на то, как Миша отреагировал, – сразу же начал успокаивать ее кузен. – Он просто испугался, потому и сбежал. Я, наверное, тоже бы вначале испугался. Ведь это такая ответственность!

– Да я и сама испугалась, когда узнала, – тут же как-то сразу успокоилась Ольга.

«Мише, оказывается, не все равно, он просто испугался!» – продолжала успокаивать она сама себя.

А вскоре выяснилось, что эта новость испугала не только Мишу. Она напугала всех. И его мамашу, и ее родителей. Ведь все они надеялись, что вскоре парочка расстанется, а теперь… Единственным человеком, кто хоть немного порадовался появлению ребеночка, была нянька.

– Маленький будет? – просияв, воскликнула Маня.

Но Наталья Александровна так на нее взглянула, что она тут же замолчала и убежала в кухню.

Очень расстроился и кузен Володя. Ведь теперь Ольга уже никогда не уйдет к нему. А он еще так надеялся на это!

В апреле 1916 года театр на гастроли в Петроград не поехал. Положение в стране было тяжелое. Война затянулась не на шутку. Между тем руководство театра смущало то, что зал стал заполняться совершенно новыми людьми, какими-то «не своими», не тонкими, не чуткими. В театре их прозвали «беженцами».

– В этом сезоне мы выпустили только одну премьеру, – начал свою речь на заседании правления Немирович-Данченко. – И, к сожалению, эта пьеса Мережковского не пользуется успехом. Сборы невелики.

– Да уж, его пьеса «Будет радость» никакой радости нам не принесла, – поиграл словами Качалов.

Все слабо улыбнулись. Было не до веселья. Предъявить петербургскому зрителю и вправду было нечего. Причем также было известно, что в Петрограде стихийно вспыхивали народные бунты из-за нехватки хлеба и другого продовольствия. В Москве же было пока относительно спокойно.

– Будем играть здесь, – подвел итог председатель собрания Немирович-Данченко. – Ну и кроме того, мы с Константином Сергеевичем сможем тогда спокойно продолжить репетиции «Села Степанчикова». Очень надеюсь, что следующий сезон театра все-таки откроется этой премьерой.

Репетиции «Села Степанчикова» шли уже с января, но сильно затягивались. Все понимали, почему это происходило. Станиславский, взявший на себя главную роль, был недоволен. Кем? Собой. Почему? Вот на этот вопрос никто не мог дать однозначного ответа. Мало того, художник Добужинский уверял его даже, что он справляется с ролью прекрасно, да и многие другие тоже были в этом уверены, но Станиславский упрямился. Он всё что-то искал и искал. Ему хотелось выразить со сцены такой силы добро, чтобы на земле создалась гармония и люди бы поняли, что войну надо немедленно прекратить. Но разве его персонаж давал возможность такое сыграть? Конечно, нет.