– Заявление гражданина Буркова, – бодро откликнулся Шмелев, доставая из папки исписанный от руки лист бумаги, – вот это, Вадим Михалыч. Перед самым вашим вызовом поступило.

В отдельные моменты они могли быть очень догадливыми.

– Годится, – одобрительно откликнулся майор. – Итак, мы обсуждали заявление гражданина Буркова, когда в тринадцать сорок пять в кабинет на допрос доставили Шилова. Доложив о подсудимом, сержант конвойной службы вышел в коридор, и в этот момент арестованный неожиданно бросился к окну. Догадавшись о его намерении выброситься со второго этажа на асфальт и тем самым покончить жизнь самоубийством, Шмелев попытался помешать, но, к сожалению, не успел.

Ковалев сделал короткую паузу, оценивающе глянул на сверкавшего гневными глазами подсудимого и заметил:

– За таким разве успеешь, он и в наручниках резкий, как понос. Верно, Шилов?

Шилов от бессилия скрипнул зубами. Казалось, дай ему волю, и от майора вместе с помощниками мокрого места не останется. Да, такого поворота событий он не ожидал, тем более от Ковалева. Не знает, сучара ментовская, что любой блеф нуждается в своих рамках. На испуг решил взять.

– Думаешь, тебе все дозволено, майор? Не много ли возомнил о себе?

Голос Шилова пересох от ярости, глаза метали молнии, он чуть не задыхался. В душе киллер не верил задумке оперативника скинуть его вниз головой на асфальт, хотя в ментовской практике применяются и не такие гадости, но это с другими подследственными, с разными там слизняками, а чтобы подобное проделать с Шилой… Да в отношении него даже слабенький намек на это звучит как смертельное оскорбление. Шилу нельзя пугать такими вещами, с Шилой надо вежливо разговаривать. Забыл, видно, мент поганый, с кем имеет дело. Ладно, придет время, напомним.

– Написали? – Майор не обращал на Шилова внимания. – Время не забыли указать? Ну, если указали, то больше тянуть нельзя.

Речь шла, как понял Шилов, о непозволительности затягивать с его прыжком вниз. После этого сомнений насчет серьезности ковалевской затеи заметно поубавилось, а когда майор решительно приблизился к киллеру и грубо, за шиворот, как нашкодившего мальца, приподнял со стула и подтолкнул к окну, сомнений и вовсе не осталось. Все сомнения вытеснила жгучая ненависть к майору вместе с его подпевалами, вместе с его кабинетом, и вообще со всем этим зданием. Не будь их, все сложилось бы по-другому. Шилов готов был плюнуть самодовольному майору в лицо, и он не отказал бы себе в этом удовольствии, если б не ссохшиеся губы. Выдохнул гневно:

– А если выживу, майор? Не боишься следом полететь?

Арестованный понимал, что его показания в случае благополучного приземления вряд ли будут чего-то стоить против показаний оперативников, потому уповал на более действенный метод воздействия, хотя и знал, что испугать Ковалева непросто.

– Не выживешь, – усмехнулся оперативник, – а если выживешь, я первый навещу тебя в тюремной больнице и лично перекрою кислород. – А сам уже открывал внутреннюю половину рамы, рассуждая: – Пожалуй, через двойную раму с закованными руками действительно непросто выскочить, и самоубийца в этом случае вряд ли решился бы на прыжок. Но у меня в кабинете, к сожалению, внутренняя створка окна была открыта. Виноват, не доглядел. Самоубийца это сразу заметил и поспешил воспользоваться. Получается, что мой недогляд послужил ему подсказкой для исполнения давней задумки. За такую халатность придется, видно, понести взыскание и забыть на время о второй звездочке на погонах. Жаль, конечно, ну да ничего, зато на земле одним убийцей станет меньше.