Более того, становящаяся независимой нация часто оказывается пленницей – и жертвой – собственной независимости. Характерен в этом отношении опыт стран Тропической Африки. В период борьбы за независимость в национально-освободительном движении сталкивались две позиции. Сторонники одной выступали за сохранение крупных государственно-административных сообществ, вроде федерации Французской Западной Африки или федерации Французской Экваториальной Африки. Широчайшее распространение получили идеи панафриканизма. Один из творцов этой концепции, президент Ганы Кваме Нкрума, выдвинул проект создания на территории Африканского континента единого государства.

Победила, однако, вторая позиция – сторонников превращения в независимые государства мелких административно-территориальных образований. Их торжество обернулось для народов тягчайшим поражением. Раздробленность способствовала экономическому застою и политическому авторитаризму. В силу бедности населения, узости внутреннего рынка, слабости предпринимательской прослойки на роль главного организатора экономического развития оказалось выдвинуто государство, а более конкретно, государственная бюрократия.

Часто говорят, что малые народы не смеют и претендовать на независимость. Это, конечно же, вздор. Но очевидно, что именно для малых народов наиболее велик риск попасть в историческую ловушку собственной независимости и стать пленником внешних, далеко не всегда доброжелательных сил. Напротив, именно в рамках крупного полиэтнического государственного образования они легче могут и обрести свободу, и сохранить достоинство.

В странах третьего мира с характерной для большинства из них пестротой этнического состава населения, тем не менее, иной раз выходит на первый план именно «этническое» видение нации. Но очевидно, что применение этого подхода на практике способно разрушить национальный мир, столкнуть между собой различные этнические составляющие населения. Поэтому широкое распространение приобрела модель, вдохновляющаяся ливанским образцом государственного строительства. Суть ее заключается в том, что каждая этническая и религиозная группа получает оговоренную в некоем общественном договоре долю власти, долю экономического могущества, долю социальных привилегий. Как известно, в Ливане четко определялось, какие ключевые государственные посты – президента, премьер-министра, сколько мест в парламенте выделяется каждой из конфессиональных и этнических групп. И система успешно работала, пока демографические процессы не изменили давнее соотношение сил.

Интересен в этом отношении эксперимент, который в течение нескольких послевоенных десятилетий осуществлялся в Малайзии. В 1981 г. из 11 миллионов человек, населяющих федерацию, 54 процента составляли малайцы, или «бумипутра» – «сыны земли», 36 процентов – китайцы, 12 процентов – индийцы и один процент – другие национальности. Среди китайцев и индийцев едва ли не большинство образовывали потомки иммигрантов, прибывших в страну в конце XIX – начале XX века для работы на плантациях или оловянных рудниках. С ходом времени им удалось добиться существенного улучшения своего экономического положения и социального статуса. К 1970 г., ставшему переломным в истории страны, около 49 процентов малазийцев жили ниже официальной черты бедности, причем в деревнях с преобладающим коренным населением бедность была уделом уже 68 процентов населения. Малайская аристократия удерживала ключевые посты в государственном аппарате, в частности в полиции и армии, но в экономике 60 процентов предприятий принадлежали иностранному капиталу, более 30 процентов – малайзийцам китайского происхождения, тогда как малайцы владели всего двумя процентами предприятий. Многие из них ощущали себя чужими в собственной стране