– Ты, Малыш, сделал непростительную дерзость, – едва справляясь с одышкой, глухо заговорил Урод, становясь неожиданно прекрасным в своем безобразии. – Знаю, не с дурными намерениями, а от невежества. А в итоге, что так, что эдак – все одно. И какой же демон тебя подстрекнул! Помешай тебе, десятью минутами раньше приди – все было бы хорошо. Но я не успел. Старый стал. И правда, Урод, как вы меня за глаза называете… Эх! Нельзя было предавать этой земле мертвое тело, тем более напитанное чужими ядами. Святое это место, парень. И святое, и лихое единовременно. Лютое. Ты думаешь, это горка простая? Э-э! Да разве горки такие в природе встречаются? Не горка это. Это холм могильный. Шаман здесь покоится. Вот уже семнадцать веков. Раньше сюда молиться ездили, с ним советоваться. Дух его вызывали и спрашивали, как поступить. А потом, когда его беспокойством одолели, он разгневался и чуму навел. Вся нечисть передохла. А потом опять расплодились, как тараканы. Ну, было то, иль не было, а то, что здесь особые дела творятся, это правда. Только вот почему-то на эти чудеса внимание никто не обращает. Вот и ты, пустоголовый, проморгал интересное-то. Что? А то, что в гору мертвечину тащил, будто пух, и то, что землю лопатой, точно сыр резал. А вот ты завтра сюда с этой лопатой – и копни. Поглядишь, как оно без чародейства копается. Но приди не один, а с шумной ватагою. Вот так и устроен простой человек, чем он и от колдуна отличается? Ничего не замечает, у себя под ногами не видит, какие чудеса кругом расхаживают. Вот сейчас: слышал гул ветра? А ветра-то и нет. А откуда ж тогда этот гул? И холодок, что волосы тебе теребит? А как объяснишь, что волосы у тебя шевелятся, а у меня нет, хоть они у меня и тоньше, и длиннее? Не видишь ты, Малыш, не видишь ты чудес, не замечаешь. А колдун видит. А мимо простых людей оно проскальзывает, как вода сквозь пальцы. Не быть тебе колдуном, Митек… Но быть тебе заживо погребенным. Непростительную глупость сделал ты. И я… Стар стал, не догадался своевременно… Значит, умирать пойду. А тебе – вся жизнь пропала. Эх, Митек, Митек! Ты же заклятие снял. Теперь опять не сможет шаман сдержать ту страсть господню, которую хранит в себе ваше село… Больше двух тысяч лет…

Урод махнул рукой и пошел прочь. В моих ушах звучал и звучал его глухой голос, растворенный в отчаянии, и роковые слова, которым предстояло превратиться в суровую правду…

Винодел

Невообразимо жаркий день упал на октябрьскую землю. Ярко-желтая разреженная листва на трезубце клена казалась вырезанной из цветной бумаги для труда, особенно на фоне широкой речки. Только в октябре бывают такие неестественные краски неба и воды. Мальчишки – целая группа, сбежавшая с уроков, побросали портфели на берегу и, раздевшись до трусиков, плескались и визжали, забыв о том, что они не слабый пол. Листья плавали в воде, как разорванные письма, а иссохшая трава обнажала белый песок.

У добротного деревянного домика с белым палисадником стояли три иномарки, приехавшие сюда издалека.

– Терентий Ефимович! Вот Вы, как народный целитель, как можете объяснить чудо святого напитка? – спросил Марик-журналист, нажав кнопочку диктофона.

– Я не народный целитель, – покачал головой дед Терентий. – Я – потомственный винодел.

– Но ведь столько существует виноделов, столько вокруг алкогольных напитков, а никакого эффекта, кроме похмелья, ни у кого не наблюдается!

– А, это все несерьезно, вот и не наблюдается. Не может заводское вино, будь оно четырежды марочное, дать настоящих сил. Вино должно, во-первых, делаться из винограду. Да не с колхозных плантациев, а чтобы у себя в саду, как домашнее животное, жило. Он должен расти в семье, к тому же – в мире и согласии. Поговорить с ним надобно, поубеждать, песенку спеть.