Но столь ледяного и вместе с тем горького раньше не видел.

– Отпусти руку, – спокойно сказала Анна.

Это спокойствие говорило о том, что решение ею уже принято.

И переубеждать ее бесполезно.

Все-таки Ручьёв попытался.

– Послушай, это психопатка, всего лишь какая-то больная, ненормальная психопатка…

Анна холодно усмехнулась.

– И у тебя, конечно, с ней ничего не было. Ее слова – плод буйной фантазии. Она влюбилась в тебя с первого взгляда, увидев на улице, и с тех пор преследует…

Пошло, "Ржевский", – бросила Анна равнодушно, садясь в машину, – Ворота открой, пожалуйста.

– Аня, это же глупо…

– Глупо, ты прав, – спокойно согласилась она, поднимая стекло в дверце, а потом заводя мотор.

– Аня! – он с силой ударил ладонями по капоту.

В ответ услышал лишь автомобильный гудок.

– Какого черта ты села за руль?! – заорал Ручьёв, – Ты же пила! Хочешь разбиться?!

Анна снова опустила стекло.

– Ты прав, – согласилась она невозмутимо, – Ну так вызови кого-нибудь из своих людей на помощь. Я оплачу издержки.

Он провел ладонью по влажному лбу.

– Глупо, – снова пробормотал Ручьёв.

– Извини, – Анна взглянула на него особенно ясными, прямо-таки неправдоподобно синими очами, – Косметичка моя осталась в гостиной, у зеркала. Принесешь?

Он поплелся в дом, и уже из гостиной услышал звук раздвигающихся ворот, а затем и шум мотора.

Конечно, никакой косметички в гостиной не было и в помине.

Ручьёв выбежал во двор тогда, когда "Пежо" Анны со двора уже выехал.

Он опустился прямо на газонную траву, подтянул колени к груди, обхватив их руками, и впервые в жизни пожалел, что не способен по-детски расплакаться – в последний раз он плакал на похоронах родителей, в четырнадцать лет.

Сколько прошло времени, пока он сидел в полнейшей прострации, он не знал. Наконец после того, как огромная собачья морда несколько раз настойчиво ткнулась ему в плечо, Ручьёв поднял голову.

Небо из густо-синего превратилось в бархатное, почти черное. Чудные созвездия сияли над головой Ручьёва. Он увидел, как над кронами деревьев восходит огромный, болезненно-желтый круг Луны.

Пятна на Луне сложились в силуэт охотника с ружьем.

Ручьёв заставил себя встать с газона и уже взял Малыша за ошейник, чтобы ввести в дом, как услышал негромкий, монотонный скулеж.

Лера, скорчившись, сидела на земле, прислонившись спиной к ограде, и тихо подвывала. Как никогда напоминая побитую дворняжку.

Преодолев отвращение (ничего, кроме отвращения, Ручьёв в данный момент не испытывал в отношении девушки. Злости не было, но жалости тоже), он взял ее за предплечье.

– Вставай.

Лера вскинула на него затравленный взгляд. Похоже, она начинала приходить в чувство.

– Ты меня?..

– Я отвезу тебя к матери, – устало сказал Ручьёв, – Поднимайся.

Несколько секунд она продолжала на него испуганно смотреть, затем поднялась на ноги. Чуть покачнулась. Ручьёв снова взял ее за плечо.

– Еще одна выходка – заночуешь в КПЗ, – бросил он холодно и приказал Малышу, – Сторожи!

Тот немедленно уселся у ног Леры, не сводя с нее своих всегда кажущихся печальными карих глаз.

Ручьёв вернулся в коттедж за ключами от "Фольсквагена" (слабый и нежный, утонченно свежий аромат парфюма Анны заставил его сердце болезненно сжаться), забрав ключи, вышел, вывел машину из гаража и, наконец, закрыв за собой ворота, опять приблизился к Лере.

– А ты меня подожди тут, дружище, – попросил он Малыша.

Тот согласно гавкнул и махнул хвостом- "метлой".

– Идем, – Ручьёв подтолкнул Леру к машине. Та сомнамбулически повиновалась.

Доехав до переулка Школьников, пятнадцать, Ручьёв вышел из "Фольксвагена", а после выволок вялую Леру, снова едва удерживаясь от того, чтобы не отвесить ей пару крепких оплеух.