– Сам ты телевизор! Что такое телевизор?

Олежка сел. Кто-то прочитал его мысли. Только что! Сейчас! И ответил ему! В комнате никого не было. Это точно. А голос был.

«Вот. Я схожу с ума. Конечно. После всего, что сегодня было».

– Ох. Вроде умный. А до сих пор не догадался. Иди сюда.

– Куда? – Голос у Олежки сипел от слёз.

– Сюда. Как это называется? Где я всё время лежу?

– Кто – ты?

– Ну, я.

Олежка спустил ноги на пол. Он уже понял, что голос доносится от окна. А там… Там темнота за окном. А вдруг это вампиры? Ему рассказывали, они заманивают людей вот так, ласковыми голосами, и кусают. А ещё оборотни есть. И вурдалаки. Олежка вытянул шею. Над крышей соседнего дома качался, как лодка на тёмной воде, тонкий месяц.

«Уф-ф-ф-ф… не полнолуние хотя бы». Олежка сделал к окну два робких шага.

– Ну ты и трусишка…

Фикус! Это разговаривал фикус! Как Олежка сразу не догадался? Этот разлапистый, страшный, инопланетный…

– Мне надоело! – Голос стал капризным, тонким, и вдруг из-за шторы выпорхнула птичка. Она облетела вокруг люстры, села на шкаф, чирикнула и, наклонив голову, посмотрела на Олежку.

– Вот это да… ты как сюда залетела? Сейчас выпущу, погоди.

Птичка была незнакомая, не воробей и не синица. В неясном свете уличного фонаря не разглядеть было, какого она цвета, но на голове у неё торчал хохолок, а хвост был длинный и широкий, как лопатка.

Олежка приставил к шкафу стул, забрался на него.

– Тихо, тихо, – приговаривал он, – сейчас я тебя выпущу, ты только не бойся…

Птичка вздохнула. Конечно, птички вздыхать не умеют. Но эта – вздохнула. И когда Олежкины глаза оказались на уровне её глаз (чёрных и круглых), птичка чирикнула гневно и… превратилась в человечка. Олежка дёрнулся и свалился со стула.

– Учти, – сказал человечек-птичка, – мне трудно туда-сюда превращаться. Поэтому я сейчас всё скажу по-человечески, а потом спущусь.

Человечек был копия папа. Только уменьшенная в тысячу раз. Он говорил папиным голосом и вышагивал по шкафу совсем как папа, заложив руки за спину.

– Глупо плакать. И бесполезно. Слёзы, конечно, дают облегчение, но делу не помогут, это точно.

– Ты кто?

– Я?!

– Ну, то есть не сейчас, – смутился Олежка, подумает ещё, что родного отца не узнал, – а вообще…

Маленький папа на шкафу посмотрел на него строго, наклонив голову, и… превратился в мышку. Мышка, почти невидимая в темноте, соскользнула со шкафа и замерла у Олежкиных ног, шевеля усами. Олежка отступил. Он мышей как-то того… как-то не очень. Не то чтобы боялся, просто неприятно. Мышка пискнула и стала камешком. Тем самым Олежкиным камешком из Сосновки!

Олежка включил настольную лампу. Камешек лежал на полу, его любимый камешек, коричневый, будто облитый шоколадом. Олежка взял его в руку – он был тёплый. Не разжимая кулак, Олежка подошёл к окну. В горшке с фикусом камешка не было.

Выключив свет, Олежка забрался в постель, укрылся одеялом с головой, прошептал в темноту:

– А почему ты раньше молчал?

Темнота не отвечала. Только камешек в ладони чуть-чуть завибрировал. Олежка выбрался из-под одеяла, нажал кнопку ночника. Камешек вновь превратился в маленького папу, проворчал:

– Я, когда камешек, разговаривать по-человечески не умею! Камни же не говорят! Ну тоесть говорят, но по-своему, а ты язык камней, кажется, не знаешь?

– Не знаю…

– Я так и думал. Так что давай, задавай свои вопросы, пока я такой.

– Почему ты раньше молчал? – поспешно спросил Олежка первое, что в голову пришло.

– Думал. Ну и так, не хотелось силы тратить. Думаешь, просто? В море много энергии. Когда я в море жил, то каждую волну превращался.

Маленький папа сидел на одеяле рядом с Олежкиной левой коленкой. В глубокой задумчивости сидел, грустный такой. Олежка смутился. Ему стало неловко, что он забрал камешек с берега моря, где так много энергии.