. Бывали случаи, когда власть имущие игнорировали церковные запреты – как, например, новгородский князь Святослав Ольгович, который в 1136/7 г. «веньцяся своими попы», несмотря на запрет епископа Нифонта, что воспринималось как скандал и заносилось на страницы летописей[402]. Весьма показательно, что среди внутрирусских междукняжеских браков домонгольского времени с достаточной достоверностью удается выявить только три или четыре близкородственных союза, причем один из них, если и был близкородственным, получил особую санкцию митрополита[403], а два были расторгнуты впоследствии, когда политический интерес, их обусловивший, утратил свою актуальность[404]. Случаи, когда подобные, заключенные из политических интересов браки по прошествии времени расторгались, известны и в Византии, причем (что важно) делалось это со ссылкой именно на их неканоничность[405]. Очевидна неустойчивость такого рода брачных союзов, которая вполне осознавалась вступающими в них сторонами.

В случае со Всеволодком Городенским и Агафией Владимировной демонстративное попрание церковных канонов, на какое пошел Святослав Ольгович, представляется маловероятным: известно благочиние Владимира Мономаха, удостоившееся особых похвал киевского митрополита Никифора I[406]. Конечно, брак дочери киевского сениора с подручным князем, сидевшим в далекой пограничной волости, мог иметь особые политические причины (о чем будет сказано ниже), которые способны были бы, по ходатайству Владимира Всеволодовича, побудить церковные власти разрешить его в виде исключения (говоря церковным языком – икономии). Но прежде чем мириться с таким исключением, уместно задаться вопросом, в какой мере обоснована традиционная генеалогия Всеволодка, требующая этого допущения.

Насколько удается выяснить, наиболее ранним текстом, в котором Всеволодко назван Давыдовичем, является «Густынская летопись», где в сообщении о женитьбе князя вместо «за Всеволодка», как в «Ипатьевской летописи», читаем «за Всеволода Давыдича Чернеговского» (!)[407]. Перед нами явно одна из нередких для поздней летописи ложных интерпретаций; характерно, что другой пример такого же рода есть тут же, в статье 1116/7 г.: Глеб Всеславич Минский превращен здесь в никогда не существовавшего Глеба Святославича Смоленского. Всеволодко Городенский, как мы уже отметили, никоим образом не может быть тождествен представителю черниговского дома Всеволоду Давыдовичу. Тем не менее то же недоразумение находим и в «Истории Российской» В. Н. Татищева.

В «Росписи алфабетической», составленной самим историком к первой редакции своего труда, Всеволодко Городенский прямо отождествлен с Всеволодом Давыдовичем, сыном Давыда Святославича Черниговского[408]. Более того, как видно из «Летописи краткой великих государей русских» в первой редакции «Истории», В. Н. Татищев считал Городенское княжество одним из уделов в Черниговской земле, поскольку городенским князем здесь назван другой черниговский Давыдович – Святослав[409]. Эта ошибка до известной степени простительна, ведь о Всеволоде Давыдовиче известно еще меньше, чем о Всеволодке Городенском. К тому же первый упоминается в качестве участника похода на половцев под тем же 6624 (1116/7) г., под которым говорится о женитьбе второго, и известие об этом походе вошло в первую редакцию «Истории»[410]. Возможно, свою роль сыграл и тот факт, что в XVIII в., как и сегодня, несколько севернее Чернигова существовал городок Городня, позднее ставший даже уездным центром. Впоследствии историк по каким-то причинам усомнился в своей интерпретации, так как во второй, печатной, редакции его труда в поход на половцев в 1116/7 г. отправляется уже Всеволод Ольгович, которому в обеих редакциях приписана и женитьба на Агафии Владимировне