. По всему тексту рассыпаны настойчивые указания на то, что династические нововведения предпринимаются «ради пользы империи и <…> защиты всей церкви» («propter utilitatem imperii et <…> totius ecclesiae tutamen»); что право старшего брата-императора вмешиваться в дела младших братьев обусловлено защитой церкви, если кто-то из младших поведет себя как «разделитель или притеснитель церкви или неимущих» («aut divisor aut obpressor ecclesiarum vel pauperum»); что в случае бездетной смерти старшего брата-императора на его место должен быть избран один из братьев «ради общего блага и спокойствия церкви и единства империи» («propter omnium salutem et ecclesiae tranquillitatem et imperii unitatem»)[231]. (Людовик явно опасался простого расчленения императорского удела между оставшимися братьями-королями и возврата к обычному паритетному соправлению.)

Эта отчетливо обозначивающаяся взаимосвязь между вызреванием нового государственно-политического сознания, сопротивлявшегося территориальным разделам, коль скоро они сопровождались взаимной независимостью уделов, и идеей некоего надгосударственного единства церкви требует к себе всяческого внимания. Тот факт, что такая взаимосвязь и интегрирующая функция церкви обнаруживается даже в государстве франков, в котором институционально единой церкви никогда не существовало (она состояла здесь из ряда канонически независимых друг от друга архиепископств), говорит сам за себя. И было бы, конечно, непозволительным упрощением сводить дело только к потенциальным неудобствам для церковных иерархов, проистекавшим от политических разделов, которые далеко не всегда учитывали границы митрополичьих округов.

На Руси, в условиях существования единой митрополии, представление о том, что единство церкви есть некая духовная санкция и даже требование единства государственного, должно было, как естественно думать, проявиться еще интенсивнее. Хотя в летописной заметке о завещании Ярослава Мудрого 1054 г. подобная мысль непосредственного отражения не нашла, она, совершенно очевидно, предполагается киевоцентричным сеньоратом Изяслава Ярославина как главной характеристикой создаваемого нового государственнополитического порядка, ролью киевского сениора как гаранта этого порядка. Для успешного исполнения такой роли было весьма важным наличие в руках киевского князя-сениора столь мощного политического и идеологического инструмента общерусского масштаба, как киевская митрополия. В явном виде принципиальная связь между сеньоратом (то есть идеей общерусской политической власти) и общерусской церковной организацией в лице митрополии дала о себе знать в момент кризиса сеньората на рубеже 60-70-х гг. XI в.

Возвращение Изяслава на киевский стол в 1069 г. отнюдь не сопровождалось восстановлением политической структуры, существовавшей до его бегства в Польшу в предыдущем году. Новгород и, может быть, Волынь не были возвращены Изяславу, а это означало существенное перераспределение волостей в пользу Святослава и Всеволода. Тройственный сеньорат старших Ярославичей, задуманный Ярославом с целью дополнительной стабилизации создававшейся им новой для Руси политической конструкции, после смерти младших братьев, Игоря и Вячеслава, потерял свое оправдание, став не подпорой, а помехой сеньорату киевского князя. В конечном итоге, в 1069 г., это привело к восстановлению властного паритета между Ярославичами, то есть к упразднению сеньората. Именно в этот момент предпринимается радикальная реформа церковной организации: наряду с Киевской митрополией открываются две новые – в Чернигове и Переяславле, стольных городах Святослава и Всеволода