– Так что письмо я тебе отдам, когда эту лихоту отыщешь и скажешь, чего она такое. И как её утихомирить. Ясно говорю?

Улыбка слиняла с лица Йеруша, и дракон рассмеялся его растерянности. Золотые бусины драконьего смеха звонко раскатились по привхожему помещению, настучали куколок по головам.

– Так, – отмер Найло. – Это не шутка, значит? А если я не собираюсь тут ничего углядывать, если я просто развернусь и уйду?

– Скатертью по гузну, – сердечно напутствовал Якари. – Подожду другого учёного умника, который приедет за письмом.

Илидор хрустнул пальцами и подался вперёд, но Якари и бровью не повёл, вообще едва ли обратил на него внимание.

– Я на тебя Университету нажалуюсь, – запальчиво заявил Йеруш.

– Жалуйся. Мне твой эльфячий университет не указ и власти у него тут нет, да он и не услышит тебя здеся. Кто почту от него привозит, как думаешь, – университетский посыльный? Как бы не так. Обычный человечий поштарь возит, через пятые руки.

Дракон хрустнул пальцами другой руки. Йеруш оскалился.

– Да что такое-то! Ну скажите про эту лихоту местным властям и не морочьте мне…

– Сказывали, – перебил Якари. – Те и слушать не стали. Если б лихота нам головы отжирала, вот тогда б владетели почесались, но она лишь по мелкости шалит. То садок рыбный отвяжет, то бельё в реку утащит. Или вот бабу по ляжке шлёпнет – какой с того вред?

– И правда, – почти промурлыкал дракон. – Какой с того вред?

– Зима идёт, – глухо ответил Якари. – Волчье время, смутное, колдовское. Ни к чему нам на пороге зимы незнамая лихота – кто ж ведает, а вдруг она на зиму не приляжет? Или приляжет прям тут?

Илидор и Йеруш, быстро переглянувшись, убедились: никто из них не имеет представления, о чём говорит Якари. А тот добавил:

– Да ещё и время свадеб на носу. Сына мельника женим уже завтра, а через три дня выдаём замуж дочку Талимы-вдовицы, а затем…

– И что, на свадьбе из-под стола вылезет речная лихота и заухает?

– Заухать она, мож, и не заухает, а от если к молодым прицепится, так всему селу житья не станет, и не видать нам боле ни урожая, ни приплода, и мало будет таких, кто доживёт до будущей осени. Не отдам письмо, говорю я, пока не скумекаете, что за лихота у нас завелась и как её прогнать её! Повертитесь тута, посмотрите, как чего. Завтра на свадьбе погуляете опять же, будете сыты-пьяны, оно вам плохо, что ли? А заодным делом, может, чего и узнаете. Тока говорить об этом никому не надо, ага. Боюсь я, лихота уже кой-кому из наших яйцев-то в ухи пооткладывала…

***

По улице шли девицы, пели что-то негромко и развешивали на заборах яркие тряпочные венки с длинными лентами – украшали Большое Душево к завтрашнему свадебному гулянью. Илидору чудилось нечто зловеще-неправильное в неживых цветочных венках, в тягучих песнопениях.

Они с Йерушем шли к реке, и девки, не прерывая своего занятия, не прерывая пения, поворачивали головы им вслед. «Как будто магичат нам издохнуть в страшных корчах», – неожиданно Найло оформил в слова мутненькое ощущение Илидора.

Хотя оба знали, что невозможно намагичить ничего подобного.

Взвилась мелкими брызгами стайка воробьёв, расселась на невысокой уводной вербе. Медленно прошествовала им вслед грязно-белая кошка: хвост трубой, ноги клешнями. Воробьи переливчато ругались и качались на ветвях. На приречных мостках бабы полоскали бельё, тревожно зыркая по сторонам.

Из-под воды слева поднялся вдруг пузырь воздуха, распластался по поверхности воды и вместе с течением медленно поплыл к мосткам, покачиваясь. Через прозрачную воду видно было, как илисто-песчаное дно медленно взошло бугорком размером с кошку и тут же осыпалось, исторгло новый пузырь. Йеруш покосился, не замедляя шага.