Зихо нёс рядом с конём тяжеленную дубовую пику, с врезанными в неё острыми полосками-лезвиями из стали, схваченными медными кольцами – искусная работа кузнеца Нирго. Молодой господин запретил Зихо ехать в обозе и отдыхать. Вызвался бежать у стремени? – беги, «обречённый». Господин теперь не называл Зихо иначе.

В ликующих толпах народа Зихо так и не разыскал взгляда Литы. Как она теперь узнает, что в доме закопан целый клад: семьдесят медных монет и даже одна серебряная? Зихо никому не рассказывал, что выследил стадо диких кабанов и уже год снабжает кухню замка свежим мясом.

К вечеру их догнал большой обоз из восьми крытых повозок и пятидесяти открытых, запряжённых шестёрками крепких коней, это старый господин выслал вдогон сыну всю гужевую мощь замка, чтобы отряд не утомился в дороге и прибыл на сбор войска вовремя. Зихо наконец-то пристроился в повозке и приспособил в ней проклятущую пику. Правда, она высовывалась далеко назад своим блестящим остриём и пугала лошадей, идущих следом, мешала усесться удобнее всем попутчикам Зихо, а таковых оказалось в повозке пятнадцать, недовольных присутствием «обречённого».

Все деревни встречали их пивом и копчёными окороками. Сильные и крепкие девушки-селянки смеялись загорелыми лицами и садились на колени захмелевшим воинам своими тяжёлыми и мускулистыми ляжками, позволяя идущим в битву многое, но далеко не всё. Воины стонали от вожделения, но охрана молодого господина следила зорко: никаких обид дочерям вольных хлеборобов. Иначе отрубим воинской черни её блудливые руки.

Но в целом, несмотря на запреты и запугивания, отряд наслаждался походом. Скучны были только переезды от деревни к деревне: промозглый воздух, чавкает грязь и сипло покрикивают возницы.

Чтобы скоротать путь, затевались разговоры, один из которых как-то сам собою повернулся к Зихо: ведь не каждый день едешь в боевой поход, да ещё в одной повозке с «обречённым»!

Молодой воин из свинопасов, Хвастливый Уго, принялся подзуживать:

– Ты стал бездомным молчуном, Зихо. Ты хоть ночевал три дня с Литой в одном доме? Расскажи. Какая она без одежд? Говорят, учёные рабыни Хаса тискали тело Литы двенадцать лет, каждую ночь разминали ей ляжки и оттягивали соски. Вся деревня видит: вместо грудей у неё выросли две огромные тыквы. Они упругие? Пружинят в руках? Вкусны?

Зихо молчал, как велела клятва.

– Уго, он один ночевал дома, – вставил слово Прихлебатель Фахо. – Откуда ему знать о тыквах Литы?

– А как же Лита? – изумился Уго, смеясь глазами. – Где она приткнулась на ночлег? Свободную селянку не пустят в тёплый хлев, к рабам.

– Она у кузнеца Нирго отсиживалась три дня, – подыгрывал насмешнику Фахо. – Нирго снял с неё цепи и приютил. Но теперь Лита живёт в доме Зихо. Когда мы выступили в поход, я видел, как она шла из кузницы к дому Зихо. Опушкой. Кутаясь в плащ и рыдая.

– Зихо, это странно! – громко восклицал Уго, и в соседних повозках прислушивались. – Девушка всей твоей пропащей жизни проводит три ночи у какого-то старого кузнеца. Значит, он ещё крепок, этот Нирго! Растолкуй мне нелепицу, Зихо: ты отказываешься от самых красивых рабынь ради Литы, но они теперь в повозке у молодого господина. Все три. Господин обещает тискать их вместо тебя, над твоим трупом, так он кричит с утра до ночи. Ладно, господину позволено многое. Но почему твою Литу ласкает старый кузнец три ночи подряд?! Он не вызывался в «обречённые»! Скажи, что же получил ты? Эту пику? Погладь её хотя бы. Или она остра, как язык Литы? Невезучий ты парень, Зихо.

– Ха-ха-ха! – смеялся Прихлебатель Фахо.