Я видела души нерожденных детей, они похожи на золотые клубочки, липнут к рукам, хотят, чтобы их ласкали и гладили, чтобы с ними разговаривали, хотят играть бесконечно. И когда ты уговариваешь их, отпускаешь их в небо, отпускаешь их дальше – золотой шарик обязательно задерживается, клюнуть в щеку, пощекотать ладонь, мы с тобой обязательно скоро встретимся. Я вернусь, новый вернусь, живой, совсем живой!

Эти – не такие. Темные сгустки энергии, измотанные, жадные, такие и собираются в пустоты, такие и преследуют меня ночами, дышат мне в затылок. Озлобленные. У Мораг было три выкидыша на разных сроках – все мальчики. Как она горевала. Как злилась. Как хотела сына, как не хотела меня, как она страдала, как цеплялась за них. Три сущности рядом с ней осталось, беспощадные, пытаются заползти малышу в ноздри. Она их так и не отпустила.

И как я была близорука, пряталась от нее, бежала, она становилась темнее, она становилась злее, рядом с ней было сложно дышать. Я в свою очередь была послушной дочерью – я все старалась делать вид, что их нет, что я ничего не вижу.

Одна из сущностей переползает прямо ему на лицо, я против воли пытаюсь смахнуть, не удерживаю движения, пытаюсь поймать, не хочу, чтобы они к нему прикасались.

– Что ты делаешь, Скарлетт?

Я поднимаю на Мораг глаза, мне страшно, мне чертовски страшно, я открываю и закрываю рот, не в силах сказать хоть слово, пытаюсь нашарить хоть немного воздуха, но его нет, – Мама, ему срочно нужна помощь.

Я не помню, когда в последний раз называла ее мамой. Она не помнит этого тоже. Только поэтому на ее лице на секунду мелькает удивление, она против воли прижимает младенца к груди чуть сильнее, будто пытается закрыть его собой. Закрыть от меня. Потому что я ненормальная. Потому что я опасна.

Он не просыпается.

Как она горевала о потерянных детях, как скучала, как звала. Как она удержала возле себя каждого из них. Мертвые не любят, когда их держат насильно. Души черствеют в нашем мире. Им здесь не место.

Жужжание, жужжание, жужжание.

– О чем ты говоришь, Карли? В больнице сказали, он в полном порядке, совершенно здоровый мальчик.

И три сущности, лапки мерзкие, быстрые, перебирают, перебирают, ползут прямо по его лицу, пытаются влезть в крохотные ноздри и ушки.

– НЕ ТРОНЬТЕ ЕГО, – рычу негромко, пригибаюсь еле заметно, будто готовлюсь напасть, – Не троньте его.

И теперь, о, теперь они замечают и меня, раньше в их мире была только бесконечно скорбящая Мораг, теперь потенциальных целей у них больше.

Малыш шевелится еле заметно и никак не может проснуться.

– Мама, прошу тебя, это.. сущности. Те трое. Помнишь? Позволь мне объяснить, это правда очень опасно, мама.

Голос меня не слушается, я балансирую на грани истерики, качаюсь туда. Обратно. Туда. Обратно. Я – метроном, я – море, и меня это чертовски сильно волнует.

Поздно. Мораг слышит запретное слово «сущности», ее губы сжимаются в тонкую линию, ребенка от меня она натурально отдергивает, закрывает, я беспомощно протягиваю за ним руки, господи, мама, что же ты делаешь, господи.

Никто не плачет. Никто не кричит. В доме такая. Оглушительная. Тишина.

– Карли, малышка, тебе нужно отдохнуть. Вы с Ланой, видимо, сегодня всю ночь не спали? Завтра будет лучше, вот увидишь. Ты поймешь, что никого рядом с ним нет. Что все хорошо. Не переживай, прошу тебя. Тебе просто показалось. Никаких сущностей, милая. Никого. Нет. Ты просто устала.

Но они есть. И я не устала.

Она поднимается, будто хочет отказаться от меня как можно дальше, я на перехват не бросаюсь, она не позволит.

Я заставила ее бежать. Когда впервые отчаянно хотела, чтобы она осталась.