Когда по ночам очередная сущность, очередная пустота пытается прижаться ко мне, лезет ко мне под одеяло, это похоже на насилие – им и является, я шепчу «уберите руки», и у меня нет больше сил сопротивляться, эти ледяные пальцы везде, я чувствую их каждым сантиметром кожи, они трогают, они хватают, если бы хватило сил – прорвали бы кожу, но я просыпаюсь, усыпанная синяками, зацелованная самой смертью, если мне вообще удается уснуть.

Я знаю, что я люблю Лану. Когда она рядом – я могу с ней уснуть. Я знала, что любила Илая. Когда он был рядом, это не было вопросом, мое лекарство от бессонницы. Но любовь, она вовсе не об этом, конечно. Я знала, что любила Илая и именно поэтому я сразу знала, что проиграю. Как только он об этом услышит.

Какая глупость, в самом деле. Была бы умнее – смолчала бы. Но это ему вечно надо поставить вопрос ребром, не оставить ни одного пути к отступлению, что он делает, конечно же. Зачем ты так со мной?

Когда по ночам очередная сущность шепчет мне в ухо: «Скарлетт, малышка, впусти меня, впусти, здесь так голодно, здесь так холодно, здесь так одиноко, впусти меня.»

Хочет пролезть в меня. Пролезть внутрь. Я закрываю глаза, зажмуриваю накрепко. Я представляю Илая, всегда горячий, будто огненный, его ладони ползут по животу, он целует в шею сзади, шепчет на ухо какую-то ерунду.

Илай обещал заставить их исчезнуть. Никому больше не позволить ко мне подойти.

Все обещания, что мы больше не собираемся выполнять, правда? Это моя забота теперь. Все теперь только моя забота.

Дела я делаю на автомате, пока ребята из клининговой службы заканчивают дома, я встречаю курьера с цветами, все выходят через черный вход, Мораг с отцом появляются через парадный, я слышу, не подслушиваю, ни в коем случае, но слышу, как он извиняется, обещает вернуться позже. У него как всегда дела-дела-дела, он не дожидается, пока я выйду его встретить, но я все равно на всякий случай воспроизвожу его лицо перед глазами, острые скулы, линия челюсти, о которую можно порезаться, волосы медовые, отливают в медный, а глаза охровые какие-то. С зеленым оттенком. Я раскладываю отца по составляющим, по кирпичикам, надеясь задержать его рядом хотя бы мысленно. Я не рисую его почему-то, наверное, боюсь, что и с портрета он уйдет тоже.

Мне отчего-то страшно появляться перед ней. Я не знаю, почему. Но, мне кажется, Мораг, которая, наконец, получила все, что хотела, меня просто прикончит.

Я нахожу ее в гостиной, в любимом кресле, сверток у нее в руках маленький такой, люди вообще бывают такими маленькими? Я впервые вижу новорожденного, у него пока ни имени, ничего.

– Здравствуй, мама, – у нее на лице какая-то особенная улыбка, такой я тоже вижу ее впервые, это ощущение полноты, будто все встало на места, все заполнено, – Можно взглянуть?

Вокруг них растет, растет, множится какой-то гул. Будто жужжание, неприятно, все растет, растет, растет, растет, я чувствую чудовищное давление на уши, и голова будто вот-вот расколется.

Она разворачивает малыша – моего брата – дикое осознание совершенно, если вы меня спросите, я девятнадцать лет была одна и вот нас двое. (Я все еще одна, к слову) Он похож на отца? Я всегда походила на Мораг и она всегда это отрицала.

ГУЛ, ГУЛ, ГУЛ, ГУЛ, ЖУЖЖАНИЕ, ЗВУКИ, ГУЛ, ГУЛ, ГУЛ.

Что такое?

И когда она разворачивает его ко мне, личико сморщенное, нечеловеческое пока совсем, он похож на луковку или на репку, глаза плотно закрыты, но ребенок тревожен, ребенок беспокоен, будто во сне, и силится проснуться.

Тогда я вижу их. Трое. Три сущности. Облепили его со всех сторон, похожи на огромных личинок.