Амир не сразу понял, что это было еще большее совмещение восприятия мира вокруг для дракона и человека – когда можно потрогать воздушные потоки, когда видишь хрустальный трепет более теплого воздуха в прядях ветра, когда небо становится пронзительно—синим над головой – таким, как можно увидеть только в отражении воды самых глубоких колодцев; Когда, оставаясь человеком и при том отдельным существом – сам чувствуешь, как выгибает упругой волной воздуха мягкую кожу драконьего крыла и как смыкается перед зрачком невидимая линза третьего века.

Но – понял. Разом, как понимаешь, что такое река, когда ныряешь с головою в зеленоватую волну.

Только тогда Амир, наконец, в полной мере почувствовал, что значит – быть всадником дракона.

А это – быть частью потока воздушного океана в вышине.

Любоваться тем, как трепещут на каждом взмахе, крылья безупречной формы – легкие и могучие одновременно.

Дышать вольным ветром – в одном ритме с прекрасным, золотым созданием невероятной силы – тем, кто тебе от рождения ближе всех живых существ.

Не чувствовать жгучих прикосновений ветра к глазам и задыхаться не от набираемой скорости, а только лишь от чистого восторга, точно и его глаза прикрыли прозрачные пленочки третьего века, а ноздри стали по-драконьи узкими.

А еще – поднять голову вверх – и увидеть тени звезд в синей вышине. И различить пестрые перья на груди орла, парящего чуть ли не в лиге над землей.

И понять, что предложение сосчитать количество листьев на макушке их любимого дуба – это была не шутка. Он и правда мог бы их сосчитать.

– Ну все, ребята, на первый раз довольно, спускайтесь! – голос Ская раздался, кажется, у самого уха. А Амир и не заметил, что серебряный все это время был совсем рядом – на расстоянии вытянутого крыла большого дракона.

Разочарованно вздохнув в один голос с драконицей, Амир согласно кивнул, и Льюла начала снижаться. Уже на земле оба поняли, что такой день точно забыть нельзя – и почему старшие товарищи вспоминали свою выходку с улыбками.

– Первый полет прошел успешно! – бодро подытожил Фокс. – А теперь идем сдаваться учителю. Так и быть, все его ворчание – чур, мое!

Впрочем, на тему ворчания Йэстен излишне драматизировал ситуацию. Им даже и не влетело почти. Да, конечно, на фоксово самоуправство Силас немного повозмущался – но потом улыбнулся, махнул рукой и сказал – ладно, только будьте всегда аккуратны!

Совсем другая жизнь началась после этого для Амира и Льюлы – теперь их учили куда как более интересным вещам, и хотелось стараться, чтобы не слышать шепота таани Силаса «И все же, малы ведь еще… может, рано?» Это он думал, что его никто не услышит, и рассуждал потихоньку сам с собой. А мальчик все слышал – слух у него был тонкий и острый, что у зверя.

– Это потому, что когда-то я была волчицей, – объяснила мама Айенга, когда Амир рассказал ей про то, что никто не слышит некоторых вещей, а он – да, слышит преотлично, и спросил:

– А считается ли, что я подслушивал? – нахмурился мальчик

– Нет, Имбар, не считается, – Айенга взлохматила светлые волосы сына, все сильнее с возрастом начинающие отблескивать на свету яркой рыжиной. – Ты же не крался тайком, нарочно, не навострял изо всех сил уши, не обманывал при этом никого. Если кто-то не хочет чего-то говорить вслух для чужих ушей, пусть не говорит близ этих самых ушей.

– Но я никому и не говорил никогда, что слышу лучше прочих и в темноте вижу тоже!

– А и не говори, – подмигнула мать. – У всякого должна быть своя тайна!

«Мало ли что взбредет в их благородные головы этим остроухим», – мрачно подумала при этом про себя Айенга. Даже живя среди эльфов, она не доверяла им особо, да и не полюбила до конца этот народ в общем-то тоже. Ни народ вообще, ни кого-то из мужчин-эльфов, хотя ищущих благосклонности красивой северной чародейки было не так уж и мало. «Один мужчина в моем сердце был и остается – отец моего сына» – неизменно отвечала она. Айенга подозревала, что большинство сватавшихся к ней эллеральцев на самом деле просто желают быть причастными к пророчимым чудесам и свершениям, что сыпались на Волчицу и ее сына как из рога изобилия.