Как только мы появились, местные пацаны конкретно предупредили: «Ребят, та сторона стабильно начинает стрелять с пяти вечера». На второй день решил сам проверить. Точно, начинают, как по часикам. Сначала в семнадцать двадцать, потом в девятнадцать двадцать. А ночью, бывало, без всякого графика – накладывают, накидывают, накидывают. То там жахнет, то с другой стороны. Для первого раза все, правда, обошлось. Зато сна лишили заразы. На следующую ночь попали под настоящий обстрел. Но все целы остались. Некоторые ребятишки, признаюсь, не выдержали напряжения, стали искать причины умотать обратно. Про таких там говорили, мол, «запятисотилась» братва.

–Ну а сам-то как акклиматизировался? Остались впечатления?

– Теперь задним умом соображаю, что, когда оказался в районе боевых действий, ничего сверхъестественного не произошло. Это у всех так. Особенно, если нормальный коллектив и у тебя хорошее начальство – тогда сложностей быть не должно. У нас было своё обеспечение, горячая кухня. Когда кухня не срабатывала, выдавали сухпайки. Ещё баня полевая. Короче, можно было жить – не тужить. Моментов, о которых мог сказать, что это мой второй день рождения, не помню. Всегда был уверен, что у меня всё будет хорошо. Я морально устойчивый человек. Но страх накатывал часто. Страшно бывает каждому человеку. Если кто-то тебе скажет, что ничего не боится, то, точно, соврёт…

Глазырин слушал, впитывая каждое слово своего нового знакомого. Значит, и ему придётся пережить все то, о чём поведал Валентин. Спросил Терлеева:

– Внутреннее напряжение растет, накапливается. А в такой ситуации, тем более. Усталость в какое-то время появляется. Что в результате?

– Одной фразой отделаться не могу. Все складывается из мелочей. Условия, по крайней мере, для войны были терпимыми. Чтобы спать, я имел спальный мешок, в рюкзаке теплая одежда, сменное бельё. Так что было ни холодно, ни голодно. Через три дня мы уже привыкли ко многому. А через неделю даже первородный страх стал пропадать, в том числе и у «пятисотых». Часто приходилось спать прямо на земле. Кучей в палатках до крайности опасно. У бойцов была пенка и коврики утеплённые – как коврик для йоги, только специально для нашего брата. На Ингульце пришлось крепко задержаться. Укры повадились на нашем участке проводить разведку боем. Мы, естественно, обламывали им ласты по полной программе. Но приказа наступать не было. Поэтому почти все отделения соорудили себе «бунгала» – блиндажи для размещения личного состава. Так месяц, второй, третий.

Тяжко было смотреть, как стоит вдоль дорог наша побитая техника. Это уже были не шуточки, не раскрашенная бутафория на учениях.

Однажды снаряд разорвался в десяти метрах. В такие моменты начинаешь думать не о себе, а о родных. Я – о матери в первую очередь. Как она переживёт мою гибель…

Терлеев долго смотрел себе под ноги, будто что-то там потерял и теперь разыскивает глазами.

– Однажды нас срочно перебросили в другое место. На той же стороне Днепра, но расположились мы почти у самого Антоновского моста. Помню, готовились к атаке. И вдруг начался обстрел наших позиций. Опередил нас враг на минутку. Это, Володя, всегда очень плохо! Такого, чтоб тебя опередили, допускать никак нельзя! Снаряд разорвался близко… Многих тогда посекло осколками, а двое наших и вовсе погибли. Я отчего-то присел на корточки и не сразу сообразил, что ранен. Дошло, когда из рукава кровь хлынула ручьём. Оперативно помог мне боец с роты, разрезал ткань, вколол промедол, наложил жгут.

Буквально через несколько минут появились ребята из санбата. Меня и ещё троих быстренько из опасной зоны эвакуировали в первичный пункт помощи. Часа через три вообще увезли из зоны боевых действий. Сознание я, когда ранило, не терял, да и боли практически не чувствовал. Позже прилетела вертушка и забрала раненых в госпиталь. Снова посидел Терлеев, сжав скулы, как бы выискивая в памяти самое главное.