Движок автобуса гудел ровно, мягко шуршали, касаясь асфальта, новые японские шины. Терлеев отошёл от своих воспоминаний.

– Не знаю, почему, но стал не таким эмоциональным, как раньше, больше рассудительности и хладнокровия появилось. Понял, что к смерти в боевых условиях надо относиться философски – другого выбора у тебя просто нету. И всё-таки лучший исход – это додавить врага и самому остаться живым… Вот такие дела, Володя.

Глазырин смахнул со щеки невидимую пылинку. Он долго молчал. За это время даже ярко представил боевого деда своего нового друга – седой крепкий старик с косым рядом разных орденов и медалей на пиджаке.

Терлеев тоже ехал молча, с закрытыми глазами. Наконец, Глазырин нарушил молчание:

– В голову пришли стихи Нади Дубровской. Моя землячка из Кемерово. Нравятся её тексты. Пишет актуально для сегодняшнего дня. Вот, например, такое… Одно из последних.

Парикмахер чёрной краской

Красил волосы войны.

Думал он, что всё прекрасно

И не видно седины.

Но застыла капля боли

И все тени невпопад.

А земля в своей юдоли,

Как Малевича квадрат.

– Как тебе?

– Понимаешь, прошлось по телу, даже замурашило. Продолжаю думать… На передке и в самом деле у тебя перед глазами только один квадрат черной земли…

Терлеев молча достал из кармана брюк мобилу. Хотел было набрать чей-то адрес, но раздумал. Сунул телефон на место.

Повернулся к Глазырину.

– Эта штука в наш век – опасная игрушка. Хоть и на кнопках, но не баян. Когда ты её включаешь, то прямо в неё может прилететь птичка, понимаешь, какая… Поэтому сотовыми там пользоваться строго запрещено. Опасно не только для твоего здоровья, но и для здоровья твоих товарищей. Доберусь до места и в рюкзак его на самое дно… До радостной минуты.

– Ты до сих пор, вижу, рядовой?

– Тянул у себя во взводе на сержанта. Уже приготовил на погонах место под лычки, – криво усмехнулся. – Шутка, понимаешь. А тут это, в смысле, ранение. Но я не о лычках жалею. Жалко, что пацанам в трудную минуту не помог, подвёл всех… Наверняка, кого-то из них уже нет…

Снова поехали молча. Только иногда всхрапывал старший лейтенант Ткаченок, откинувшись темечком на мягкий подголовник. Перед Каменск-Шахтинским вроде как очнулся.

– Товарищи солдаты, останавливаемся ровно на сорок минут. Обед заказан на каждого. Прошу за расчётное время справить свои личные дела! – и снова откинулся ровно до того места, где притормозил автобус.

По-быстрому отобедали в кафешке, расположенной на стыке двух невзрачных улиц.

Солдат, из-за которого задержались возле госпиталя, сыто поглаживал впалый живот.

– Н-да, жаль! Это последняя наша халява, – посмотрел на соседа с недоуменным взглядом и добавил, – имеется в виду гражданская пища… И чепок, товарищи бойцы, останется для вас легким воспоминанием.

Большинство знало, что «чепок» – это обычная солдатская кафешка на территории воинской части, а «заправка», например, – ларёк за пределами территории. Люди по части покушать здесь были в какой-то мере бывалые, сполна хлебнувшие солдатской каши.

… В Луганск прибыли почти в семь вечера. Ткаченок побежал оформлять документы. Через несколько минут вернулся злой-презлой. Не обращаясь ни к кому конкретно, отвел душу:

– Ну блин, порядки! Уже позабыли, что такое война! Через час только доставят кладовщика. Загрузимся и дальше. К темноте будем на месте. Иначе куковать здесь до самого утра…

Напоследок сплюнул и нематерно ругнулся:

– Безголовые!

– Товарищ старший лейтенант! – из заднего ряда обратил на себя внимание парень с рыжими усиками. – Мы вообще-то сегодня до места доберёмся? Или будем спать в автобусе?