– Если бы я тебя потеряла…

Харли было четыре месяца, когда я увидела ее на страничке благотворительной организации, занимающейся спасением собак. Она мгновенно покорила мое сердце. Я не собиралась заводить собаку, но с их выводком в щенячьем питомнике приключилась душераздирающая история, и когда я заметила щекастую мордочку на фотографии, то сразу запала. Эта шоколадная малышка нуждалась во мне, а я – в ней. В начале года я рассталась с Майлзом, и следующие шесть месяцев Харли поддерживала меня, как никто другой. Я мысленно себя отругала. Слава богу, моя собака была в безопасности и, похоже, ничуть не пострадала. Я крепче прижала ее к себе:

– Все обошлось. Едем домой. На сегодня потрясений хватит.

Я опустила Харли на землю и прицепила поводок к розовой шлейке.

Не прошли мы и нескольких шагов, как сбоку за деревьями что-то блеснуло. Харли в это время тщательно обнюхивала улитку, а я медленно повернула голову и всмотрелась, на этот раз крепко держа поводок.

Мне не померещилось: сквозь ветви деревьев действительно что-то поблескивало. Как ни хотелось поскорее отвезти Харли домой и завалиться на диван с плиткой горького шоколада, журналистское любопытство одержало верх.

Я пару раз дернула поводок, призывая Харли пожалеть улитку и следовать за мной. Наступая на ветки, мы двинулись в направлении отсветов.

У меня создалось впечатление, что мерцало где-то далеко. Однако деревья неожиданно расступились, и взору открылся старый, величественный дом, окруженный живописным, но сильно запущенным садом. Заднюю часть дома скрывал высокий деревянный забор.

То, что привлекло мое внимание, оказалось отражением заката в одном из окон. Дом наверняка пустовал, ведь никто же не бросит такой огромный сад на произвол судьбы? В его неухоженности ощущалось какое-то особенное великолепие: потрескавшиеся горшки с трудом удерживали разросшееся буйство кремовых чайных роз и пурпурного вереска.

Перед домом, у края ядовито-зеленого газона, стояла пара облетевших вишневых деревьев. Газон не косили, похоже, несколько лет. Если палисадник был настолько запущен, то страшно подумать, в каком состоянии пребывал остальной сад!

Харли принюхалась – воздух наполняли запахи мха и сырого леса.

Сам дом неимоверно впечатлял: кирпичный, выкрашенный в белый цвет, с черными балками и подоконниками. Под скошенной крышей располагалось круглое окно-иллюминатор. Во входную дверь из черного дерева была встроена длинная узкая панель с матовым стеклом, на окнах висели заметно выцветшие тюлевые занавески.

Я подошла ближе и встала у окна. Подоконник был покрыт пылью. Харли заняла позицию наблюдателя у моих ног.

Сквозь щель в неплотно задернутых шторах я разглядела гостиную. Лучи заката освещали тяжелую резную мебель. Напротив друг друга стояли два дивана из потрескавшейся темной кожи. Антикварную атмосферу завершал ковер с огуречным мотивом.

В комнате не было телевизора, зато вдоль стены шли полки, заставленные семейными фотографиями, разглядеть которые не получалось. В глаза бросилась картина с видом на берег Силвер-Несса.

Я уже собиралась отойти, как внезапно мое внимание привлек яркий предмет.

Я ахнула от изумления: справа на столике стоял рождественский подарок, завернутый в блестящую красную бумагу с оленями.

Боже! Сколько же он тут простоял? Неужели владелец дома умер и никто об этом не знает? А вдруг он до сих пор там? Вдруг случилось несчастье, а родственников не осталось? Вдруг ему стало плохо и он не смог позвать на помощь?

Я крепко сжала поводок Харли:

– Идем, малыш.

Не удержавшись, я заглянула в кухню. Половину окна закрывала лоскутная занавеска. Здесь тоже все носило отпечаток заброшенности. Янтарного цвета раковина, шкафчики и длинная штора из бусин в дверном проеме – китч семидесятых годов.