Сынчжэ не проходил дополнительного обучения, но числа привлекали его с самого детства.

– К тому же он высокий и похож на вас, поэтому пользуется популярностью у девочек. Знаете, как это бывает – девочкам нравятся красивые и молчаливые мальчики.

– Но все-таки, почему вы вызвали меня сегодня?

Меня начала беспокоить ее многословность. Казалось, она делала комплименты перед тем, как перейти к чему-то неприятному.

– У Сынчжэ возникла проблема…

Слово «проблема» заставило меня занервничать:

– Проблема?

– Да, девочке из своего класса он… – учительница выглядела так, будто подбирала слова, – показал свой мужской орган.

– Что? – Я не понимала, что она говорит.

– Сегодня одной девочке из класса… Она ушла домой в слезах. Ее мать пожаловалась в школу, и мы с завучем сделали Сынчжэ выговор… Мне показалось, что вы тоже должны знать об этом и поговорить с ним дома.

Я одновременно считала ее слова абсурдными и чувствовала стыд.

– Это случилось впервые. Наверное, ему было любопытно, и мы собираемся списать это на розыгрыш. Но в наши дни это деликатный вопрос. Если такое повторится, мы не сможем опять закрыть на это глаза. – Было ощущение, что учительница, которая сначала показалась мне милой сестренкой, угрожает. Словно намекала, что если это повторится, ответственность ляжет на меня.

– Но Сынчжэ…

Я сидела, как провинившаяся ученица, и не могла поднять голову.

– Когда Сынчжэ разговаривал об этом с завучем, он сказал, что хочет умереть.

– Что?

– Уверена, он сказал это, чтобы оправдаться. Но, возможно, стоит обратиться в центр помощи подросткам или в специализированное учреждение… Тем более что его отец – врач.

Я не могла поверить, что сын высказал преподавателю свои мысли о смерти. Стало стыдно, будто все мои беды были выставлены напоказ. Полные тревоги советы учительницы обрушились на меня невыносимой тяжестью, и я долго не могла прийти в себя.

Учительница проводила меня в медпункт, где сидел Сынчжэ. Не встречаясь с ним взглядом, я забрала сына и вышла из школы.

Чувство, которое я испытывала к нему, следовавшему за мной следом, было предательством. Все усилия, вложенные в его рождение и воспитание, казались тщетными и причиняли мне боль.

– Это неправда, – он догнал меня и заговорил первым.

– Неправда?

– Она влюбилась и бегала за мной.

– И что дальше?

Он посмотрел на меня с разочарованием, понимая, что оправдание не сработало:

– Я же говорю, что это все ложь!

– Тогда следовало сказать правду. Теперь из тебя делают плохого. Ты действительно ни в чем не виноват, правда?

– Да.

– Точно?

– Конечно.

– А передо мной ты тоже не виноват?

Сын посмотрел на меня, но не ответил. В его глазах блестели слезы. Плачет ли он от несправедливости или чувства вины, я не могла понять. Я просто обняла его и заплакала вместе с ним. Я плакала не от жалости и не потому, что хотела извиниться. С тех пор как услышала, что сын произнес: «Я хочу умереть», ждала момента, чтобы расплакаться. Как собака Павлова, я всегда реагировала на слово «смерть» слезами.

В апреле 2000 года, когда мне было двадцать три года, внезапно умерла моя любимая сестра. Я чувствовала себя виноватой в ее смерти. Я попросила ее пожить в моей квартире два дня и три ночи, чтобы присмотреть за кошкой, пока отдыхала в Гонконге с будущим мужем. Сестра любезно согласилась помочь. Казалось, она устала от постоянного прислуживания нашей матери с ее перепадами настроения и, наконец, получила возможность отдохнуть и насладиться личным пространством.

В то время я была обычной студенткой факультета английского языка и литературы. Сестра была старше меня на четыре года и работала в компании, производящей спортивные товары – коврики для йоги и фитболы. Ее зарплата составляла полтора миллиона вон, и она давала мне треть этой суммы на карманные расходы. Не знаю, какая гордыня во мне взыграла, но захотелось собственного пространства, и я без всяких угрызений совести сняла квартиру-студию за четыреста тысяч вон в месяц.