Надежда, что сегодня мы всё-таки сможем проехать границу, ещё теплилась в наших сердцах. Но время шло, и мы не двигались ни на шаг. Пробка продолжала расти, и все наши планы рушились, как карточный домик. За сутки мы продвинулись всего на 350 метров. Это казалось абсурдным, но что мы могли сделать? Только ждать. С каждым часом ждать становилось всё тяжелее.

Когда наступила ночь, мы решили чередоваться и дежурить, чтобы если вдруг начнётся движение, мы могли сразу уехать. Время с каждым часом становилось всё более мрачным. Дождь снова начался, и не прекращался в течение следующих двух суток. Машина становилась всё более тесной, а воздух – всё более влажным. Вода проникала в багажник, вещи, оставшиеся там, уже были промокшими, и высушить их было невозможно. Всё, что нам оставалось, – это терпеть. Мы понимали, что до границы осталось всего полтора километра, но эти полтора километра казались бесконечностью. За два дня мы продвинулись всего на 200 метров. Я не могла поверить, что мы всё ещё стоим здесь, не двигаясь с места. В этот момент всё казалось таким бессмысленным.

Тем временем внутри нас постепенно угасала последняя искорка надежды. Всё, что оставалось – это ждать. Мы не знали, сколько ещё продлится эта застойная тишина. Дети устали, и их улыбки уже были не такими яркими, как раньше. Мы, в свою очередь, пытались не показать им свою усталость, но каждый новый час без движения всё глубже проникал в нас, вытягивая последние силы.

Третья ночь. Я сидела за рулем, стараясь не уснуть. Меньше всего я хотела провалиться в сон, пока все остальные спят в машине. Очень тихо, чтобы не разбудить детей, включила радио. Вечность казалась замирающим пространством. Никаких звуков, только монотонное шипение волн, когда радиоприемник ловит помехи.

Снаружи ночь была густой и холодной. Внутри машины было тепло и спокойно, но эта относительная безопасность, этот комфорт, в который мы сами себя погружали, казался таким хрупким на фоне того, что творилось вокруг. Когда ты сидишь в машине, в полном теплоизоляции, а перед тобой – люди, которые идут пешком, не имея иного выбора, и когда ты видишь, как они продвигаются вперёд, то осознаешь, что твоя ситуация хоть и трудная, но всё равно в каком-то смысле привилегированная. Люди шли всю ночь. Женщины с детьми на руках, маленькие дети в колясках, некоторые – с рюкзаками, другие – на велосипедах. Одиночки и целые семьи, волочившие чемоданы, с виду потерявшие всякую надежду.

С каждым новым взглядом на этих людей, я ощущала, как во мне растет нечто большее, чем жалость – это было осознание собственного положения, осознание того, что мы, возможно, ещё находимся в относительном, хотя и весьма шатком, комфортном пузыре, который вот-вот лопнет.

В это время предприимчивые местные, мгновенно почувствовав запах наживы, начали продавать велосипеды по 60 тысяч рублей – «самый простой способ пересечь границу», как они говорили. Таксисты называли цены, от которых кружилась голова: меньше чем за сто тысяч рублей никто даже не обсуждал возможность подвезти к границе. Но самое пугающее было не в этом – сотрудники ДПС, те, кто по идее должны были наводить порядок и помогать, без стеснения предлагали «сопровождение» до границы за триста тысяч рублей. Прямо, открыто, как на рынке.

Я не могла осознать, как мы дошли до этого. Как случилось, что в такие нечеловеческие, полные страха и боли дни, люди – те, кто должен был быть на стороне порядка – стали частью хаоса, частью этой изломанной, жестокой реальности. Где сострадание уступило место жадности, а власть – стала инструментом грабежа.