Все равно было очень весело, но Кира вдруг сказала:

– Хватит, я замерзла, пошли, – и все направились домой.

После вечернего чая и еще каких-то дел и разговоров разошлись по комнатам. Эмму положили с мамой в зале, а Виктору поставили раскладушку в комнате Саши и Сони. Дом постепенно затихал, явственнее стали слышны тиканье часов и поскрипывание рам на морозе, и Саша беззвучно лежала в кровати, привычно вызывая перед тогда уже близорукими глазами веселые образы прошедшего дня, которые, один за другим, сплющивались в золотистые полоски и крошились мелкими осколками, когда Эмма в широком халате летучей мышью впорхнула в комнату и присела на край раскладушки. Скрипнули пружины. Вздохнула и перевернулась во сне Сонечка.

– Вит, любимый, прости, – зашептала Эмма. – Это мои родители, папа просто невыносим… У тебя железное терпение, как ты выдержал этот допрос…

– Эмка, солнышко, перестань, они просто нормальные совки. Мы отработали номер, послезавтра уже домой, ноу проблем.

– Ты молодец, Вит, что все так воспринял, но я вся кипела! Спрашивать – тебя! – про трудовую книжку! Надо было сказать ему, что тебя сам Сахаров знает и уважает. Вот в таком мещанстве я всю жизнь прожила, представь…

– Легко представляю. Иди, солнышко, спать, потом обсудим, глаза закрываются… И девиц разбудим.

Еще раз скрипнула раскладушка, и Эмма растворилась в темноте дверного проема. Казалось, Виктор уснул в то же мгновение, поскольку звуков более не последовало.

Таня не покончила с собой. Она не сошла с ума. Она и не уехала в никуда, как предполагали соседи: под Красноярском жила ее дальняя родственница, одинокая женщина, с которой Таня познакомилась на деревенской свадьбе еще каких-то родственников пару лет назад. Понравившись друг другу, они обменивались редкими письмами, и теперь, когда хотелось пропасть из жизни, где каждый, если не спросит, то обязательно посмотрит с выражением соболезнования – и любопытства – на лице, – городок в нескольких днях пути казался спасительным островом. Нет, Таня не купила билет на проходящий поезд и не появилась зимним утром на пороге чужого дома непрошенным гостем; она отправила телеграмму, получив односложное, экономное «Приезжай», и тогда лишь уехала, провожаемая на вокзале плачущей в голос матерью.

После нескольких дней пути в плацкартном вагоне, где даже подавленного горем человека жизнь распихает, растрясет, напомнит о себе самым что ни на есть неделикатным образом – запахами немытого человеческого тела и нестиранной одежды, вкусом еды, порой не свежей, детским плачем, – Таня сошла, наконец, на перроне маленького городка.

Родственница приветливо замахала рукой в вязаной рукавице и, поймав Таню в объятия, по-свойски похлопала ее по спине. Родственницу звали запоминающимся именем Валерия, она никогда не была замужем и работала инженером на заводе. Собственно, это все, что Таня знала о Валерии, за исключением факта эфемерного с нею родства: та приходилась приемной дочерью племянницы Таниной деревенской бабки по матери. У бабкиного брата, давно спившегося и много ее старше, была дочь, которая вышла замуж за вдовца с двумя детьми, одним из которых была Лера. Такими неисповедимыми путями Таня оказалась соседкой Леры по столу на свадьбе другой внучки Таниной бабки, дочери, соответственно, Таниного дяди. Вся эта замысловатая генеалогия, безусловно, не давала права Тане свалиться на голову Лере, если бы не завязавшийся тогда посреди застолья быстрый разговор, взаимная симпатия и следом – обмен адресами.

– Разведутся, – убежденно прокричала Лера в ухо соседки среди шума пьяных голосов и громыхания музыки.