– Что? – Тане показалось, что она не расслышала.

– Зуб даю, разведутся, – весело повторила Лера. Была она тогда для Тани еще не Лерой, а симпатичной теткой с короткой стрижкой и в толстых роговых очках, которая то и дело убегала в коридор клуба покурить.

– Почему это? – обиделась Таня за молодоженов, как раз поднимавшихся в ответ на очередное требовательное «горько!».

– Ну, во-первых, в наше время предсказывать развод – это все равно что предсказывать пол ребенка до рождения – пятьдесят процентов заранее гарантированы, – пояснила соседка. – Во-вторых, молодые, знаешь, где жить будут? С родителями жениха! – самый гиблый вариант. Вот тебе еще двадцать процентов. А в-третьих, в нашем роду счастливых баб пока не бывало – это еще двадцать…

– Это все-таки девяносто получается, – неуверенно сосчитала Таня.

– Правильно. А почему? Потому что есть ма-а-аленький шанс, что любовь преодолеет все преграды. Такой шанс есть. Но он очень маленький. Ну пошли, подергаемся!

Таня решила, что Лера шутит, но разговор задержался в памяти, и последующие наблюдения заставили Таню убедиться в правоте новой знакомой. Вокруг просто катастрофически не наблюдалось счастливых семей. Танина мама была в разводе. Родственники и знакомые вокруг или развелись, или находились в процессе развода, или просто ненавидели друг друга, сохраняя видимость брака. Мужчины пили, женщины плакали. Были редкие семьи, которые, казалось, жили хорошо, как, например, Танины соседи, Раиса Семеновна и Наум Леонидович. Мать как-то обмолвилась, что они не русские, и Таня очень удивилась, поскольку те не были похожи ни на узкоглазых татар, каких в городе было множество, ни на приезжих кавказцев, торговавших на местном рынке цветами и фруктами. Никаких других нерусских Таня не знала.

Вскоре после переезда, за вечерним чаем, Таня напомнила Лере познакомивший их разговор и поделилась личными наблюдениями и неясными ей самой мыслями.

– А знаешь, почему? – у Леры на все был ответ. – Никто так не пострадал от геноцида последних десятилетий, как русский народ. Революция, Гражданская война, коллективизация, переселения, чистки; а потом Великая Отечественная; а это миллионы жизней! – и каких – лучших! – самых работящих, умных, смелых. И в основном мужиков. А потом просто нищета и безысходность, и народ от этого спивается. И опять прежде всего мужик. Нет, Таня, людей вокруг, чтоб нормальные семьи создавать.

Тут Лера прервалась, увидев Танины расширенные глаза.

– Да ты, как и все, ничего не знаешь, не понимаешь. Русский народ в двадцатом веке пережил – и переживает! – катастрофу похлеще той, от которой евреи в Великую Отечественную пострадали! – Лера опять остановила сама себя, внимательно посмотрев на сконфуженную Таню. – Я тебя, беднягу, совсем заморочила. Хочешь, дам кой-чего почитать? Только помалкивай в тряпочку, а то мало не покажется.

– Откуда ты все это взяла? – выдавила Таня растерянно и слегка раздраженно.

– Я, Танюша, в Москве училась, встречала там умных людей. Есть люди, которые знают, – Лера произнесла последнее слово с особенной значительностью.

– А может, болтовня?

– А вот почитаешь. Ты пей чаечек-то, пей, он с лимончиком, приятный, помогает, небось…

Таня подняла на Леру и без того вечно наполненные влагой глаза, и в чашку чая быстро закапали крупные градины слез. Собственно, в глубине души она знала с первых дней приезда, что Лера разгадала ее незамысловатую тайну.

– Ладно, колись, подруга, я тебя давно вычислила, – сказала Лера. – Вижу, мучаешься, партизанка, пробираешься, как вор, в туалет по утрам, блюешь там и глушишь сама себя, как «Голос Америки»… Мать тоже не знает?