– Тоже мне, специалистка по детям…

– Ливи!..

Я покачала головой. Хорошие они, веселые; и пришли все утром в воскресенье, хотя я не звала и не просила, но Ливи, конечно, все поняла.

– Не забалтывайся про артефакты. – Ливи материнским жестом поправила мне волосы. – Спроси что-нибудь про него, мужчины это любят. Смотри ему в лицо, но не переигрывай. За еду пусть сам заплатит, он же приглашал. И понюхай! А то вдруг он воняет козлом, зачем тебе козел, сама подумай?

– Совершенно ни к чему, – очень серьезно подтвердила я. – Ты же знаешь, я не согласна ни на кого, кроме Большого Волка. Я же сама тоже волчица, р-р-р.

– Балда, – отмахнулась Ливи.

Марек жизнерадостно агукнул и засунул палец Трис в нос.

– Мы узнали его сразу. – Ара кружится по комнате, ее пальцы летают, выплетая защитные узоры. – Его запах будто становится тобой, и он теперь мой, а я – его. Это как… взрыв. Ох, Кесс!.. Мы гнались за ним через все небо и – смотри-ка – догнали!

Она так счастлива, а я не могу обрадоваться: ведь это значит, что Ара уедет. Я не хочу, чтобы она уезжала. Ара такая ужасно взрослая, а я совсем, совсем не умею без нее.

– А я ведь видела его, видела! Когда мы гадали по воде, давно, еще до Охоты. Это судьба, Кесс, настоящая!

– Красивый? – ревниво спрашиваю я.

– Да какая разница? Полуночь сплела нам одну дорогу. Будь он хоть одноглазым, он все равно мой.

Она подмигивает заговорщически и смеется:

– Но он хорош! И его тур, там такие рога… и туры, говорят, хозяйственные.

Я обнимаю ее, утыкаюсь в нее носом – передник пахнет теплом и травами, – а она снова смеется.

Я знаю, что мама недовольна: они, мол, совсем еще дети; это ее вторая Охота; стоило бы подождать. Но Ара такая взрослая, Ара такая упрямая, и Ара всегда знает, чего она хочет.

– Ну же, кнопка…

Я отпускаю ее, и она укрывает себя плетениями. Накидывает полушубок, надевает сапоги, застегивает на руке часы. Подмигивает мне:

– Маме не говори.

И она уходит. И она никогда не вернется.

А я вырасту ее бледной тенью.

– Готова?

Я оглядела себя в маленьком настольном зеркале. У меня нет ариных белых волос: так, мышиная коса, которую надо стричь покороче, чтобы не выглядела совсем уж бедно. Черты лица у меня грубее, губы тоньше, глаза блеклые.

Я не уродина, нет. Просто Ара была волшебная, а я – обычная.

Поэтому и поймала Ара тонконогую серну, а я, как язвительно заявил брат, «мохнатую крысу».

Ливи подвела мне губы карандашом и отстранилась довольная:

– Главное, не кипишуй. А полезет кусаться – зови полицию!

Трис украдкой вздохнула.

А молчаливая Бенера вдруг порывисто меня обняла.

– Я сделаю тебе призму, – сказала она тихо. – Которая усилит твою искру.

Ее серебряные глаза светились лунной силой.

– А я ловец, – щедро пообещала Ливи. – От плохих снов.

– Ты его, главное, все-таки понюхай. – Трис была, как всегда, скептична. – Клин клином, как говорится. К тому же это бесплатно…

Наверное, они все были правы. Мне пора что-то делать, если одного неуклюжего жеста постороннего зверя достаточно, чтобы так выбить меня из колеи. Я давно другая; я давно сильнее.

Стоит сходить на эту прогулку хотя бы для того, чтобы вспомнить: прошлое – прошло.

Мой погодный артефакт все-таки торопился, а не показывал ерунду: снег начался еще в ночь на субботу и шел без перерыва больше суток. К полудню воскресенья Огиц был весь укутан снегом, как пуховым одеялом; солнечные лучи плясали в белизне сугробов, а небо было синее-синее, словно выкрашенное эмалью. Башню с часами тоже засыпало, да так, что тонкая стрелка забуксовала и остановилась. Теперь там, наверху, суетились люди.