Эти амулеты никого не усыпляют, нет. Они лишь немного ослабляют запахи, – артефакторы говорят: разжижают воздух. Что там с воздухом, я, честно говоря, не очень понимаю, но знаю, что так двоедушники слышат чужие запахи приглушенно, а их собственный запах становится мягче и ненавязчивее.

Ни одну лисицу не обмануть такой поделкой. Лисы делят запахи на тебя-человека, тебя-зверя и тебя-их-обоих, могут вынюхать на столичном железнодорожном вокзале пассажира, который был здесь вчера, и различают такие оттенки, которые не подвластны мне даже теоретически.

Нет смысла прятаться от лисы: она все равно найдет тебя, где бы ты ни был. Другое дело, если лисе будет нечего искать.

Я бежала поздним вечером, в праздничный день. Это давало мне кое-какую фору: у меня было никак не меньше двенадцати часов до того, как родители меня хватятся.

Конечно, они не сразу поняли бы, что я ушла далеко. Могли бы решить, что я побежала к девчонкам, или опять кукую в кладбищенском лесу, или спряталась в мастерской. Мама всерьез заволновалась бы к вечеру, и только утром папа обратился бы в полицию.

Около полутора суток. Около полутора суток, чтобы исчезнуть насовсем.

Я была тогда… ну, здорово не в себе. В крови плескался такой коктейль из паники и адреналина, что всякая река была мне не то что по колено – по щиколотку. Я забрала деньги не только из своего приданого, но и из кошеля, который готовили для Ары; я украла материалы у наставницы; я работала с ртутью без тяги и даже без респиратора. Я склоняла слова, как придется, и откатом от неумелых заклинаний мне чуть не вышибло мозги.

Первый артефакт был раза в четыре тяжелее сегодняшнего, весь корявый и неопрятный, но он работал. Мой человеческий запах, смешиваясь с чарами, погружал зверя в сон, – и вместе со зверем засыпали и его запах, и его нюх. Я долго шла по воде, а потом вытащила из чемоданов чужую одежду, вымылась в снегу и натерла пальцы пахучей кедровой корой.

Потом бегала несколько месяцев, случайно выбирая маршрут. Сменила документы. И прожила в столице почти полгода, чтобы убедиться: они действительно потеряли мой след.

Смешно, но сейчас я даже не могу толком оценить, сложно ли это было. Звучит вроде как «не очень»? Или, наоборот, «чересчур»? Первый год свободы превратился в моей памяти в переваренную кашу на воде, из тех, в которых, как в клейстере, застревает стоймя ложка – и невозможно понять, из чего вообще она сделана.

Тогда ласка тоже вредничала. Однажды, еще до Огица, я вообще очнулась в двадцати километрах от города, в вонючей норе и на птичьих трупах; к счастью, было лето, и я кое-как смогла добраться обратно.

Но чем дальше, тем слабее она становилась и тем гуще был окружающий ее туман. Однажды, должно быть, мой зверь уснет насовсем и утонет в этой молочной дымке.

Я надеюсь, что тогда ласка снова станет воздушным призраком и побежит вслед за колесницей Полуночи через чернильное небо, горящее тысячами огней. Я надеюсь, что для нее тогда снова начнется Охота, и кто-то другой – не я – свяжет с ней свою судьбу.

Тогда я перестану быть двоедушницей. И моя дорога станет наконец из далекого, тоскливого несбывшегося – воспоминанием.

Это будет больно, я знаю. Это будет страшно, потому что кто ты такой – лунный без имени, колдун без рода, двоедушник без судьбы?

И все равно я отчаянно жду. Потому что только это и будет свободой.

В понедельник Чабита сердилась и загоняла всех так, что все эти философские глупости вылетели из головы.

Отдавали на чистку погодник, и где же он? Вот? А почему же некрасивый? Ну да, реставрировать не просили, но нельзя же отдавать клиенту такое!..