Это ее мир, не мой. Это она хочет скакать и охотиться ради забавы. А я устала от всего этого, и от разговоров про пары, и от судьбы, и от Полуночи.

Я ужасно устала быть человеком. И пока она там, я могу наконец им не быть.

Туман кружился: уютный, мягкий, дурманящий запахами. Его завихрения складывались в какие-то образы, за которыми мне никак не удавалось разглядеть цельной картины. Меня качало, как на волнах, в голове мутилось, а туман обнимал меня, и это было так хо-ро-шо…

Я закрою глаза только на минутку, пообещала себе я.

Они приезжают вдвоем.

Если бы я не знала, я бы приняла их за кошек: такие же точеные, ленивые движения, пропитанные вальяжной грацией. Одна уже почти седая, желтоглазая, одета богато; вторая – лет на пять меня старше, в штанах и с пистолетом.

Обе обвешаны артефактами так, что озоновый запах лезет в нос. У обеих на груди, под воротником, крупные кованые знаки с волчьей головой.

Папа склоняет перед ними голову, а мама суетится и от этого проливает чай мимо чашки.

Гостьи смотрят снисходительно. Я стою в центре комнаты и не знаю, куда от них скрыться.

– Принято думать, – говорит мне старшая певуче, когда дежурные приветствия произнесены и родители оставляют меня с ними наедине, – что ласка – милая, симпатичная зверушка, нечто вроде котенка. Но знаешь ли ты, что ласка способна задушить гуся и отбиться от коршуна, правит лошадьми и частенько убивает для развлечения?

Я молчу. У меня никогда не было знакомых ласок. Я знаю медведей и оленей, енотов и выдр, бобров и куриц, много белок, двух лосей и даже одну рыбу, но вот ласок никогда толком не видела. У нас, в Амрау, их никто не ловил.

И в книгах, что я читала, в Большой Сотне зверей ласок тоже не было.

– Это ошибка, – говорю я и сама слышу, как жалко это звучит. – Я думала, это мышь.

Младшая заливисто смеется.

– Полуночь никогда не ошибается, милая. Ты выбрала свою судьбу, твоя судьба выбрала тебя. Тебе не о чем беспокоиться, мы научим тебя быть лаской. Это почет в Кланах, это влияние, это яркая жизнь, полная приключений.

У меня сухо во рту.

– Каких еще, – я сглатываю, – приключений?

– Ласки созданы для секретов, – говорит старшая.

– Тех секретов, за которые убивают, – подсказывает младшая.

И подмигивает мне.

Я не хочу никого убивать, и никаких секретов тоже не хочу. И чтобы они приезжали, я не хотела.

– Я хочу учиться на артефактора, – говорю я. – Разве нельзя?

– Конечно, можно. – Она морщится. – Но зачем? Была бы ты вороном, тогда конечно. Но Полуночь высветила для тебя другую дорогу. Мы служим волкам, участвуем в самых крупных событиях и делаем большое дело. Мы – тень за Волчьим Советом. Неужели же ты никогда не мечтала о могуществе? Вот оно, прямо перед тобой. Ты особенная, милая, у тебя яркая судьба. Зачем тебе прозябать в этой дыре?

– Ласку не ловят трусливые мыши! – Младшая всплескивает руками. – Это судьба для хитрых, ловких, сильных. Мы думаем быстро, делаем смело. И ты такая, как мы!

У меня дрожат руки. Я хочу, чтобы они – быстрые, смелые, хитрые – поскорее уехали. Я та самая трусливая мышь, которых они, очевидно, презирают; я привыкла быть маленькой; мне ничего этого не надо: ни могущества, ни приключений, ни яркой судьбы.

– Я понимаю. – Старшая ласка улыбается мне покровительственно, а потом берет мою руку в свою холеную цепкую ладонь, и я замираю. – Ты пока не веришь, что тебе можно думать о чем-то большом. Это даже хорошо, скромность украшает. Я тоже боялась уехать от материнской юбки, но где бы я была, если бы не уехала? А сейчас я тень Второго Советника и хранительница Волчьей Короны, я стою между Кланами и Бездной.