Это был запах смерти.

Мы вышли в Красильщиках, на второй пригородной станции. Между ней и рекой громоздилась махина завода: здесь, как ясно из названия, алхимики создавали красители, их потом разливали в тюбики, банки и бочки и отправляли кораблями. Это было одно из двух крупнейших предприятий Огица, и оно даже обросло кое-какой собственной инфраструктурой.

Но двоедушники любили Красильщики совсем за иное: по другую сторону от станции был крошечный дачный поселок, а за ним – пустое поле и молодой лес с довольно бедным пролеском. Самое то для приятных воскресных прогулок.

Подростки во главе с красноглазым вышли здесь же, и Трис успела скривиться, но оказалось, что их ждал автобус. Погрузились с шумом, с гомоном, автобус запыхтел темным дымом и уехал, а мы пошли по дорожке к дачам.

К крайнему дому предприимчивый владелец, видимо устав от бесконечных голых задниц в своих кустах, пристроил нечто вроде общественных раздевалок. За весьма скромную плату здесь можно было на пару часов арендовать ящик для вещей и крючок для куртки. Пахло плюшками с корицей; кто-то болтал, звучал глухой из-за перегородок смех; даже Трис понемногу расслаблялась.

Я стянула платье и белье, сложила, завернула в ткань тяжелый круг артефакта. Зажмурилась, переступила босыми ногами по холодным плитам пола.

Вдох – выдох.

Ну что, красавица, просыпаемся?

Звать сложно, – словно туман заклинания не только усыпляет, но и гасит любые звуки. Зверь недовольно повел ушами и глубже зарылся носом в лапы. Я позвала снова, дернула за светлые усы, и ласка наконец открыла черные глаза-бусинки, глянула на меня гневливо.

Говорят, ласки никогда не бывают довольны. Вот и моя уже сменила шубку на роскошную белую, а смотрела так, будто я ее раздела до нитки.

Ласка зевнула. Я поманила ее жестом, и она, лениво потянувшись, прыгнула наконец в меня.

На какую-то секунду наши тела соприкоснулись: мои пальцы и ее цепкие лапы, моя сухая от работы с растворами кожа и ее мягкий мех, – а потом мы прошли друг через друга, и она соскочила на каменный пол, а я осталась в тихом тумане.

Галка Трис – конечно же, она обернулась быстрее меня – испытывающе склонила голову, а потом оглушительно гаркнула.

Дать зверю волю – это как смотреть экспериментальное кино в большом гулком зале.

Примерно так я видела бы мир, если бы легла на пол, надела очки, резко усиливающие контраст цветов, поверх очков взяла бы снайперский бинокль, а вдобавок еще нацепила вдовью вуаль на манер шор для лошади.

Ласка – мелкий зверек, в несколько раз меньше домашней кошки, «крыса-переросток», как шутил мой брат. Но, смешно сказать, я внутри крошечной ласки чувствую себя человечком на фоне корабля.

Песчинкой. Искрой разума. Точкой, в которую сжато «я»; а вокруг – воздух, вокруг – пустота.

Я чуяла, как запах плюшек щекочет звериный нос, а за ним приходит лавина других, новых запахов. Я чувствовала, как холодит подушечки лап пол. Но все это было как-то далеко, не по-настоящему, не со мной.

Ласка легкими прыжками добежала до дверей, пролезла под рядом шерстяных занавесок, закрывающих дверной проем, нырнула в сугроб. Застряла в нем, повертела хвостом, замолотила лапами.

Я села в туман, обхватила колени руками. Мне не было ни холодно, ни стыдно, хотя вообще-то я терпеть не могу быть голой, а от любого сквозняка мгновенно покрываюсь гусиной кожей.

Но здесь было хорошо. Зверь резвился в снегу, походя сощерился на какую-то чужую белку, проследил, как галка наворачивает в небе неуклюжие круги. Шум близкого леса убаюкивал, под снегом слышалось мирное дыхание ленивых мышей, где-то пискнула синица. Это был живой, яркий, полный звуков и запахов мир, и ласка давно тосковала по чему-то такому.