– Эй, мужик, держи алтын. – Петр кинул монету на землю. – Лошадь, конечно, на него не купишь, но согреться и обсушиться на постоялом дворе можно. А то, не ровен час, заболеешь. Что в телеге-то было? – просто так поинтересовался Петр. – Рухлядишка, что ли, какая?

Мужик подобрал монету и, зажав ее в кулаке, всхлипывая, проговорил:

– Мешки со сбором были. Вез их в Москву в Аптекарский приказ, как ягодную повинность, да и поделки разные… Думал, сдам в приказ, вернусь, успею вспахать свою десятину… Верну лошадку Севелию Богданычу, нашему местному воеводе. Я ведь ее с отдачей брал. Внучку свою Настеньку по долговой грамотке у него за лошадь оставил. Эх! – Он вздохнул, закрыл локтем лицо и беззвучно зарыдал.

Петр от удивления открыл глаза:

– Так ты что, мужик, помяс, что ли?

– Да, – подтвердил тот, тылом кулака вытирая мокрые от слез глаза.

– Откуда сам?

– С Верхососенска.

– С Верхососенска? – повторил Петр. – Это не тот ли Верхососенск, что в Белгородском воеводстве?

– Да, он самый, – шмыгнув носом, сказал мужик. – Только ближе к Изюмской черте.

– Готфрид! Готфрид! – позвал друга Петр. – Иди сюда скорее.

– Что случилось? – спросил аптекарь взволнованно, подойдя.

– Ты представляешь, он помяс, и как ты думаешь, откуда?

Готфрид недоуменно пожал плечами, как бы говоря: «Ну и что? Мало ли помясов?»

– С Верхососенска!

– Да ты что? – удивился тот и оценивающе смерил мужика взглядом. – Вот неожиданность! А мы как раз туда едем. Много вас, помясов, в Верхососенске?

– Всего трое, – грустно ответил тот. – Я, мой сродственник да моей жонки брат Василий. Еще моя внученька Настенька помогает нам. Господи! – воскликнул снова мужик. – Что же теперь будет с моим ребенком, в холопки девка пойдет. Горе-то какое. Где я возьму лошадь, чтобы вернуть воеводе? Ой, ой! – застонал мужик. Он склонил голову, обхватил ее руками и, качаясь из стороны в сторону, снова зарыдал.

– Как звать-то тебя? – спросил Готфрид.

– Офонасий.

– Сочувствуем твоему горю, Офонасий, – сухо произнес Готфрид.

– А знаешь что, – проговорил вдруг Петр, – теперь тебе ехать в Москву нет никакой надобности, да и не на чем. Поехали с нами. В повозке места хватит. Покажешь нам, где в Верхососенске самые лучшие травы растут. Бог даст, где-нибудь раздобудем тебе лошадь…

– Как же я, кормилец, могу показаться на глаза Савелию Никитичу без лошадки? Да нешто он поверит, что в нее бес вселился и она сама пошла и утопла?

– Мы свидетели, подтвердим! Поехали.

Мужик некоторое время колебался, но затем, согласившись, спросил:

– Ехать нужно сейчас, или вы на постоялый двор завернете?

– Заночуем здесь, нашим лошадям отдых нужен, а с первым часом в дорогу.

– Ладно, – сказал помяс, – можно, я посижу здесь еще немного. Не могу сразу уйти. Так и кажется, что она вот-вот выйдет из воды.

– Хорошо, ждем тебя на постоялом дворе.

На этом они распрощались. Возница хлестнул каждого коня по крупу, и повозка покатила вверх по склону в направлении постоялого двора.

Они въехали в настежь открытые ворота. Двор был большой, с пристройками: утепленный омшаник для пчел, ледник с надстроенным над ним сушилом и широкий склад для хранения товара. Все места близь сруба были плотно уставлены повозками, телегами и возками – да так, что не пройти меж них. Даже в стойлах для лошадей и в тех не было свободного места. Оставив стрельцов на дворе распрягать коней, Петр и Готфрид пошли к дому. Сбоку к срубу была прилажена крутая лестница, ведущая в верхние помещения – для важных постояльцев. У крыльца нижнего этажа несколько пьяных гостей – местных селян, судя по потрепанным кафтанам и опоркам вместо сапог, развлекались, дразня двух разъяренных цепных псов, которые с текущей из пасти слюной бросались на них, грызя палки. Пройдя сени, друзья вошли в питейный зал. В кабаке стоял гул. В нос им ударил затхлый запах водочного перегара, протухшей рыбы, прокисших щей и потных тел.